— У тебя красные глаза, девонька! Случилось что?

— Я всю ночь очей не сомкнула и горько плакала, матушка!

— Что болит у тебя? Животик, головка? — встревожилась Орпа.

— Душа болит, матушка!

— Отчего это у такой молодой девицы душа болит? — удивился Корах.

— Я полюбила, и я любима, но нет надежды! — пролепетала Адаса и не сдержала рыданий.

— Утри слезы, бедняжка! — сострадательно воскликнула Орпа, протягивая дочери свой грубой ткани платок, — расскажи нам с отцом, кто он, твой принц?

— Он и вправду наследный принц, — пробормотала Адаса.

— Откуда он, где видалась с ним? — строго спросил отец.

— Он сын царя. Отец его правит страною, что возле Ханаана. Мы, кажется, направляемся в те самые края?

— В те самые, в те самые! А где видалась с ним, и что было меж вами? — не сдержала нетерпения Орпа.

— Гуляла с воспитательницей, отошли немного от лагеря, а тут охотники чужие. Во главе ватаги прекрасный юноша на коне. Увидал меня, глаза его загорелись, сказал, что полюбил с первого взгляда и хочет взять в жены. Но отец разрешит ему жениться только на царевне или дочери начальника над народом. Что мне делать теперь — не знаю!

— Как зовут того охотника? — полюбопытствовал Корах.

— Не успели познакомиться, — ответила, покрасневши, Адаса.

— Сколько лет Адасе? — обратился Корах к жене.

— Четырнадцать, отец нерадивый! — сердито бросила Орпа.

— Радивая матушка твоя знает, можно ли тебе, Адаса, замуж, — проворчал Корах.

— Ей можно! — выкрикнула Орпа, — отправляйся к себе, Адаса, нам с отцом надо кое-что обсудить — не для твоих ушей это!

Всхлипывая, девица послушно покинула родительский шатер. Супружеская беседа продолжилась, обретая конструктивные черты.

***

Корах с ясностью осознал, что не миновать ему наисерьезнейшего разговора с разбушевавшейся супругой. Он догадывался, куда подует ветер — не иначе Орпа станет подталкивать его к бунту против Моше и Аарона. Мысли эти приходили ему в голову и без подсказки жены, ибо он все чаще задумывался о необходимости исправить несправедливость судьбы. А тут еще и Адаса затесалась со своими бабьими причудами. Будет жарко. Предчувствие не обмануло Кораха.

— Корах, дорогой, ты ведь благородного происхождения, левит, не так ли? — задала невинный вопрос Орпа.

— Тебе это известно не хуже меня. Все цветные камушки, что мне, как левиту, подносят, себе на украшения прибираешь! К чему ты клонишь? — спросил Корах.

— К тому клоню, что тебя, левита, народ почитает. Обязан почитать.

— Допустим.

— У тебя богатства имеются несметные, верно?

— Я уж всё сказал тебе о своих сокровищах! Врут люди, раздувают из зависти, из комара слона делают!

— Так я тебе и поверила!

— Дерзишь, женщина!

— Богатство любят и уважают, а богатых боятся и спину перед ними гнут!

— Допустим.

— Ты у фараона был на хорошем счету, недаром награду от него получил!

— Ну-ну… Что ты этим хочешь сказать?

— А то хочу сказать, что в головах иудейских страх перед царем египетским до сих пор жив, стало быть, к тебе, как награжденному самим фараоном, отношение снизу, сбоку и сверху — трепетное!

— Допустим.

— Помнишь, Корах, рассказывал ты мне свой сон, будто внуки твои станут пророчествовать в народе?

— Было такое. Верю, будут у меня мудрые потомки!

— А ведь люди-то превозносят не только пророков своих, но и предков этих мудрецов!

— Допустим.

— А не заметил ли ты, любезный Корах, по-доброму ли наши иудеи-беглецы настроены к братьям Моше и Аарону?

— На твою проницательность рассчитываю, Орпа.

— Ропот поднимается в народе на вождей тонкошеих, не довольны жизнью люди!

— Допустим.

— А разве не любишь ты дочку нашу, Адасу? Не желаешь ей счастья?

— Люблю и желаю! Не меньше твоего, Орпа!

— Допустим.

— Что ты, женушка, всё твердишь допустим, да допустим!

— Это не я, а ты, твердишь, муженек!

— Допустим.

— Чтобы наша Адаса по любви замуж вышла, тебе надо сделаться начальником над народом. Сам ведь слышал!

— Допустим. Вернее, слышал.

— Всё к одному сходится, Корах! Оттесни негодного Моше, займи место его. Думай и борись! Борись и думай!

Глава 4

Обстоятельства, в которых оказались бежавшие от фараона иудеи, никак нельзя было назвать завидными. Египет, родина-мачеха, покинут, а Ханаан, родина-мать, хоть и рукой подать до него, да десятки лет терпеть надобно, покуда удостоятся беглецы войти в Святую Землю.

Почему счастливый миг возвращения отсрочен на столь долгое время? Да потому, что тяжело согрешили избранники Божьи в глазах Его, и сурово наказаны Им сорока годами скитаний в пустыне.

Помимо испытаний телесных, люди томились обреченностью на пытки духовные, ибо Господом была возложена на них архитрудная миссия — совершенно переиначить себя. Что может быть мучительнее самоперевоспитания собственной души?

Самим становиться иными и одновременно взращивать одухотворенное, проникнутое внутренним светом потомство — вот сверхзадача, поставленная перед незадачливыми грешниками.

Какое же воздаяние ожидало поколение беглецов? Награда их — быть погребенными в песчаной пустынной земле. Утешением и ободрением могла служить неколебимая вера в правоту Божьего замысла. Уместно сюда прибавить и новую гордость, что, возможно, возникнет от исправления порчи.

Люди жили с трагедией в сердце. Ясно и отчетливо понимали они, что не дождаться им сладкого мига возвращения на родину, ибо многим ли посчастливится дойти до конца пути длиною в сорок лет? Известно, однако, что даже сознающий свою обреченность на гибель, всё равно надеется на чудо в последний момент.

Из реляций разведчиков Святой Земли выходило, что не войти в вожделенный Ханаан без суровых боев и горьких потерь. Значит, и для потомков нынешних беглецов возвращение на родину не будет легким и бескровным. Вот почему невольно закрадывается подозрение, что опальные отцы испытывали мстительные чувства к более счастливым сынам.

Вышедши из Египта, не раз и не два вопияли иудеи: “Лучше нам служить египтянам, нежели умереть в пустыне! В Египте мы сидели у горшка с мясом, мы ели хлеб досыта, а пустыня уморит нас голодом!” Означали ли эти крики намерение беглецов вернуться? Навряд ли. Ясность вчерашнего дня казалась страшнее смутности дня завтрашнего.

***

Разговор с Орпой стал последней каплей, переполнившей чашу негодования Кораха. “Пора положить конец власти Моше и его братца! — убеждал себя Корах, — прочь трусливые сомнения, настало время действовать!”

“Почему не я, а Моше — начальник над народом? Моя казна тысячекратно полнее, чем у него! Кто богаче — того и власть! Разве не так ведется меж людьми?”

“Почему слово Божье несет иудеям некий Аарон? Потому что он брат Моше? Довольно с нас кумовства! Разве не левит я, чтобы по праву восседать на престоле первосвященника?”

“Соединение в одной воле двух властей —