Во-первых, это показывает, что неравенство не является продуктом какой-то существенной культурной предрасположенности: за несколько лет Швеция перешла от самой крайней гипернегалитарной собственнической системы, которая просуществовала до 1909-1911 годов, к квинтэссенции эгалитарного социал-демократического общества, когда САП пришла к власти в 1920-х годах и затем почти непрерывно правила с 1932 по 2006 год (единственный подобный случай в Европе). Действительно, вторая фаза могла быть ответом на эксцессы первой, по крайней мере, частично: в Швеции рабочий и средний классы, которые были исключительно образованными для того времени, подверглись воздействию крайней формы собственничества, и это могло убедить их, что пришло время избавиться от этой лицемерной идеологии и перейти к чему-то другому, в данном случае к принятию радикально другой идеологии. Мы встретим множество примеров внезапного изменения направления национальной политической идеологии; например, довольно хаотичные сдвиги в отношении к прогрессивному налогообложению и приемлемому неравенству в Соединенных Штатах и Великобритании в течение двадцатого века.

Есть также основания полагать, что строительство современного централизованного государства, которое особенно рано пришло в Швецию, естественным образом открыло путь для множества возможных траекторий. Другими словами, данная высокоструктурированная государственная организация может реализовывать различные виды политических проектов. Переписи населения, которые шведское государство проводило в восемнадцатом веке в отношении приказов и сословий, налогов и богатства, позволили в девятнадцатом веке придать разный вес каждому избирателю. Затем, благодаря значительным идеологическим преобразованиям и социал-демократическому контролю над государственным аппаратом, тот же самый государственный потенциал мог быть использован современным государством всеобщего благосостояния. В любом случае, очень быстрая трансформация, произошедшая в Швеции, демонстрирует важность мобилизации населения, политических партий и реформистских программ в преобразовании режимов неравенства. При благоприятных условиях эти процессы могут привести к быстрой радикальной трансформации законными парламентскими средствами, без насильственных потрясений.

Общество акционеров, цензовое избирательное право: Какие пределы власти денег?

Шведский опыт также показывает, что проприетарная идеология не является монолитной. Ей всегда необходимо заполнить какую-то политическую пустоту или неопределенность. В некоторых случаях это может привести к значительному социальному принуждению и доминированию одних групп над другими. Проприетарная идеология опирается на простую идею, а именно: главная цель социального и политического порядка - защита прав частной собственности как ради индивидуальной эмансипации, так и ради социальной стабильности. Но эта фундаментальная предпосылка оставляет вопрос о политическом режиме в значительной степени открытым. Конечно, из нее следует, что, возможно, предпочтительнее предоставить больше политической власти владельцам собственности, которые (как утверждается) с большей вероятностью будут смотреть в будущее и не жертвовать будущим страны ради удовлетворения сиюминутных страстей. Но это ничего не говорит о том, как далеко следует идти в этом направлении и какими средствами.

В британской цензовой системе, как и в большинстве других европейских стран и обществ собственности, все было относительно просто. Граждане делились на две группы: те, кто был достаточно богат, чтобы быть классифицированным как активный гражданин и получить право голосовать за членов парламента, и те, кто не соответствовал этому критерию, которые должны были довольствоваться статусом пассивных граждан без представительства в парламенте. Отсутствие тайного голосования до 1872 года позволяло самым богатым землевладельцам и наиболее влиятельным гражданам влиять на голоса других, но они делали это скорее косвенно, чем явно - в отличие от Швеции, где самые богатые избиратели могли подавать дополнительные бюллетени, а некоторые активные граждане пользовались большими правами, чем другие.

Цензовая система во Франции в период 1815-1848 годов была весьма похожа на английскую систему той же эпохи, и действительно, большая часть высшей французской знати провела время в Англии между 1789 и 1815 годами. Французский парламент состоял из Палаты пэров (состоящей в основном из наследственных пэров, выбранных королем из числа высшей знати, подобно Палате лордов) и Палаты депутатов, избираемых цензовым голосованием, более ограниченным, чем в Палате общин. Однако французские юристы ввели одно новшество: во Франции существовало две категории активных граждан. Во время Реставрации (1815-1830) право голоса было предоставлено мужчинам старше 30 лет, которые платили более 300 франков прямых налогов (quatre vieilles), то есть примерно 100 000 мужчин, или едва ли 1 процент взрослого мужского населения. Но чтобы быть избранным депутатом, нужно было быть старше 40 лет и платить более 1000 франков прямых налогов, что ограничивало право на избрание примерно 16 000 мужчин, или менее 0,2 процента взрослого мужского населения. В 1820 году был принят так называемый закон о "двойном голосовании": он позволял наиболее состоятельной четверти лиц, имеющих право голоса (группа, примерно соответствующая тем, кто имеет право быть избранным депутатом), голосовать второй раз за некоторых членов Палаты депутатов. После революции 1830 года избирательное право было несколько расширено: при Июльской монархии (1830-1848) число избирателей увеличилось до чуть более 2 процентов взрослого мужского населения, а число имеющих право быть избранными - примерно до 0,4 процента. Но принцип двух категорий активных граждан был сохранен, хотя не было сделано никаких попыток продвинуть эту логику дальше. Пруссия, которая доминировала в Германском рейхе с 1871 по 1918 год, опиралась с 1848 по 1918 год на новую систему с тремя классами избирателей, определяемыми размером уплачиваемого ими налога, причем каждая группа выбиралась таким образом, чтобы ее члены, вместе взятые, платили одну треть от общей суммы налогов.

Шведский подход в период 1865-1911 годов можно рассматривать как обобщение цензовой модели: самые богатые граждане могли подать до 100 бюллетеней в городских муниципалитетах или, если они были достаточно богаты, почти все голоса в некоторых сельских городах. Такая система аналогична системе голосования на собрании акционеров корпорации, где голоса распределяются в соответствии с количеством акций, которыми владеет каждый человек. Интересно, что эта аналогия была явно проведена в некоторых обществах собственности XIX века. Например, акционерные общества в Великобритании постепенно вводили системы с несколькими классами акционеров, чтобы крупнейшие вкладчики капитала могли иметь больше голосов, но не заходили так далеко, чтобы количество голосов было строго пропорционально размеру инвестиций, поскольку опасались, что это сконцентрирует слишком много власти в руках небольшого числа акционеров и тем самым ухудшит отношения между партнерами и качество их обсуждений. Как правило, все акционеры, владеющие количеством акций, превышающим определенный порог, имели право на одинаковое количество голосов, что устанавливало предел максимального числа бюллетеней, которые мог подать каждый отдельный человек. Подобные системы можно найти в США в начале XIX века: многие компании предоставляли фиксированное право голоса, иногда несколькими траншами, чтобы ограничить власть крупнейших акционеров. Только во второй половине XIX века модель "одна акция - один голос" была принята в качестве нормы в результате давления со стороны крупных акционеров. В Великобритании