– Ну да, а ты лгал мне сплошь и рядом. Так что мы квиты, – он вздохнул. – Ты думаешь, такому, как я, легко продвинуться по служебной лестнице в таком месте, как Интерпол?

– Не имею представления, – ответил я.

– Я двадцать лет отдал этой работе. Черт, разве о таком я мечтал… Я готовился стать новым Джеймсом Бондом, – он хохотнул и покачал головой. – Когда меня взяли в Интерпол, я думал, что чего-то добился, что я стал кем-то, а не просто безотцовщиной с окраины. Но знаешь, идя на этот сумасшедший риск, я чувствую себя как тогда, в начале пути… как будто я снова чего-то стою.

Это мне было понятно. О том же мечтал Перуджа: кем-то стать, чего-то стоить. Это то, о чем мы все мечтали в детстве, пока мир не стал слишком реальным, разрушив наши фантазии.

На минуту мы оба замолчали. Смит продолжал думать о чем-то своем, глядя в пространство перед собой.

– Знаешь, – медленно произнес он, – за двадцать лет было две женщины, с которыми у меня, можно сказать, складывались серьезные отношения. Но оба раза все кончилось плохо. Я винил их, но проблема-то была во мне. Всякий раз причиной была моя работа – нужно ведь продвигаться по службе и все такое – и к чему я пришел в итоге? Застрял на одном месте, торчу за письменным столом, мечтая вырваться.

– У тебя еще есть время. Сколько тебе лет, кстати?

– Сорок семь.

– Черт возьми, у тебя впереди еще половина жизни.

– Ага, под названием «старость».

Сочувственно посмеявшись, я не мог не вспомнить свою ситуацию: работа под вопросом, выставляться негде, всех женщин разогнал – теперь вот и Александру туда же.

– Когда ты молод, кажется, что впереди целая вечность, – продолжал Смит. – Но однажды просыпаешься, а тебе уже сорок семь, и ты думаешь, как же, черт побери, это получилось? Знаешь, я недавно случайно встретился с одной из тех женщин, с последней, мы были вместе два года. Сейчас она замужем, у нее двое детей, она показывала фотографии на телефоне. Я сказал, что рад за нее, но мне стало как-то грустно и обидно за себя. Сколько времени впустую…

– Устроил себе поминки по напрасно прожитой жизни?

– Заткнись, – огрызнулся он. – Просто жалею, что так вышло. Мне с ней было хорошо. Иногда не ценишь то, что имеешь, пока не потеряешь это.

Я вспомнил Александру: как она сидела напротив меня в кафе, как уходила.

– Я сам во всем виноват, – горько сказал Смит. – Но я многим пожертвовал ради этой чертовой работы.

– А ты думаешь, мне легко было? Ах, да, ты же знаешь мою биографию.

– Да, знаю. И я знаю, что жизнь и тебе ничего не поднесла готовым на блюдечке. Буга-га. А ты думаешь, Бейонн может сравниться с «домами Баруха»?

– Так что, померимся – чья жизнь никчемней?

– Да пошел ты, – сказал Смит.

– Сам иди, – парировал я.

Помолчав несколько секунд, мы оба расхохотались. Мы смеялись целую минуту, перестали, потом рассмеялись снова. Смит повел широкими плечами, словно стряхивая с себя все это: смех, философию, жалость к себе.

– Погоди-ка, – он подошел к шкафчику, достал оттуда большой пластиковый пакет и вручил его мне. – Думаю, это должно быть у тебя.

В пакете лежала картина моего деда. Несколько секунд я смотрел на нее, чувствуя, как по мне разливается теплая волна, потом от души поблагодарил Смита.

– Вот теперь за работу, – сказал он. – Хотелось покончить со всем этим, чтобы вместе разработать дальнейшую стратегию.

Я спросил, на что должна быть нацелена стратегия. Смит ответил: на то, чтобы найти настоящую «Мону Лизу» или как минимум разоблачить все подделки. Он засел за ноутбук и через некоторое время отыскал три известные копии «Моны Лизы» – в Вене, в Дюссельдорфе и еще одну в небольшом музее в Антверпене. Все они были датированы примерно тем временем, когда Шодрон делал свои подделки. «Если найдем еще одну, – говорил он, – то будет всего четыре, а если верить Перудже, их шесть». Он прибавил, что послал запрос и сейчас распечатает статистику подделок. Я спросил зачем, но Смит уже нажал «Печать», и из его переносного принтера полезла страница.

В верхней части страницы было название и логотип Интерпола: земной шар, окруженный оливковой веткой, а ниже – весы правосудия.

– Так что означает «Интерпол»?

– Сокращение от «международная полиция».

– Вы же вроде как не полицейские.

– Мы не полицейские. Я же говорил, мы проводим расследование, потом передаем материалы конкретной полиции, а та производит аресты.

Я посмотрел на листок.

– Так это музеи, в которых есть копии «Моны Лизы»?

– Верно.

– А это что за список имен с адресами внизу?

– Коллекционеры, которых Интерпол подозревает в приобретении украденных произведений искусства и подделке. Рядом с именами – предметы искусства, которые, по нашим сведениям, принадлежат им на законных основаниях. Но они предположительно владеют другими известными произведениями в обход закона. Это краткий список – я сделал выжимку из ежегодной базы данных, которую составляет Интерпол.

Я пробежал взглядом список имен с адресами, телефонными номерами, биографическими данными: директор банка, юрист корпорации, бывший торговец «мусорными» облигациями.[76] Почему же их не арестуют, спросил я, и Смит ответил, что у Интерпола нет фактических доказательств, только подозрения, что каждый из них как-то связан с кражей хотя бы одного из знаменитых шедевров.

– Все они богаты и свои руки пачкать не станут, – он сделал паузу, выдыхая дым. – Раз уж ты со мной в деле, ты должен знать такие вещи.

– В деле? Значит, мы с тобой подельники?

– Кроме шуток. – Смит положил мне руку на плечо, и почувствовал то самое, что объединяло нас, ребят с Килл Ван Кулла: дух товарищества и ощущение опасности. – Мы теперь в одной лодке, Перроне.

– А потом что? Я вернусь к своей обычной жизни? – Сам я уже плохо представлял себе, что это такое: обычная жизнь была где-то далеко в прошлом, к тому же она казалась мне чужой и скучной.

– Ну да. А я обратно за свой стол, – ответил он, хотя я знал, что он надеется на стол получше. – Я хочу разобраться с этими коллекционерами. У кого-то из них может быть копия Шодрона или даже настоящая картина. Ты не хочешь это выяснить?

Я сказал, что хочу, и Смит в первый раз за все время искренне улыбнулся.

– Я уже переслал тебе этот список на почту.

Я кивнул, потом вспомнил про вырванные из дневника страницы. Достав листки из кармана куртки, я объяснил Смиту, что они хранились за картиной Вермеера. Записи на них были разделены жирными