…И вдруг я его вижу.

Кондор. Огромный, с размахом крыльев метров пять, не меньше. Парит, нарезая круги, опускаясь всё ниже, постепенно, как акулы, сужая радиус кругов, и в центре как раз «Детский дом», а наше убежище — в хорошо просматриваемой зоне. Это от него, небесного гиганта, исходят подавляющие импульсы, от которых чернеет и жухнет трава, обугливаются и потрескивают, скукоживаясь, ветви деревьев… И вдруг навстречу дьявольскому созданию взметается с земли крылатый силуэт. Грифон!

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

У малышей есть защитник!

Но тут же радость моя гаснет. Крылатый лев с орлиной головой уступает противнику в размерах чуть ли не вдвое. Не потянет он против него, ох, не потянет… Одна надежда: он хотя бы отвлечёт врага, задержит его, а там, глядишь, Мага с Аркадием подоспеют на выручку.

Летающая машина смерти не церемонится со смельчаком, бросившим ей вызов. Из разинутого клюва кондора вместе с клёкотом вырывается чёрная молния и прошивает грифона насквозь. Закричав от боли, тот камнем рушится вниз.

Упругие ветви деревьев замедляют, но не останавливают падение. С жутким хрустом ломаемых сучьев и крыльев поверженный валится на поляну в десятке шагов от нас и затихает.

— Сиди тут, — велю Боровичку дрожащим голосом. Беру себя в руки. — Не вылезай, что бы ни случилось! Показываться можно только хорошим людям, понял? Ты их почувствуешь.

Ссаживаю на землю.

— Потерпи, малыш. Скоро наши придут. Наши.

— На-ши, — повторяет от вдруг мяукающе. Удивляться нет времени, я лишь глажу его по голове и, борясь с желанием остаться, выскакиваю из укрытия. Прямо туда, к изломанному, истекающему кровью телу. Никогда не лечила грифонов, да и опыт целительства у меня мизерный, но если дон Куадро ещё жив… а он жив, потому что всё ещё в личине своего зверя!.. то я должна сделать всё возможное.

Господи, сколько крови! Она даже не впитывается, так и стоит лужицами в траве. Он большой, грифон, крупнее обычного льва, но даже в нём запасы крови не безграничны… Расправить и отвести в сторону огромные крылья не решаюсь из опасения сместить сломанные кости, просто опускаюсь рядом на колени и простираю руки над телом.

Моя обережная аура расправляется и накрывает умирающего. Мягко, невесомо, останавливая убегающую вместе с алой жидкостью жизнь. Нет времени на диагностику, я просто подпитываю тело жизненной энергией и прошу повреждённые сосуды перестать кровоточить, но не пытаюсь затянуть раны. Сращивать ткани вслепую — только навредить; пусть этим занимаются профессионалы. Моё дело — до их появления поддержать жизненную искру.

И тут за моей спиной вновь звучит отчаянное:

— Мрмяв!

Мало того, меня лупят по бедру! Лапой!

Испуганно обернувшись, обнаруживаю рядом мантикорыша, пригнувшего голову от страха, но упорно тычущего лапой в небо. А там… Прямо на нас камнем падает огромная крылатая туша.

Время замедляется. Обострённое восприятие выхватывает и укрупняет фрагменты происходящего.

Жёлтые лапы, покрытые грязно-белыми перьями.

Полуметровые изогнутые когти.

Прижавшийся ко мне мантикорыш.

Умирающий грифон.

Пульсация кольца, магия которого начинает захлёбываться — я вдруг понимаю это отчётливо…

Оглушительный клёкот, от которого закладывает уши.

Ах ты… зар-раза!

Ярость ударяет в голову. Бьёт таким потоком, что вздевает меня на ноги, заставляя, вопреки всякой логике, не съёжиться и спрятаться под защитной сферой, а напротив — выпрямиться во весь рост! Чистая незамутнённая злость на мерзавца, гнусно покусившегося на спокойствие моего личного мира, на тех, кого я люблю и жалею… на МОЁ, в конце концов! Убью!

Я даже замахиваюсь для бездумного удара… когда тело пронзает вспышка боли, которая, впрочем, и отрезвляет, прогоняя туман, застивший зрение. Перед моими глазами — стремительно приближающиеся когтистые лапы и… беззащитное брюхо, прикрытое хоть и крупными, но вовсе не бронированными перьями. Да и сам враг оказывается отнюдь не гигантом, каким воспринимался ранее, наверное, со страху. Не знаю, как мне удаётся, на древних инстинктах ли, на рефлексах, и откуда берутся силы, но только, прицельно сиганув, я тараню чудовище в бок головой и лапами, одновременно вонзая когти в не такую уж неподатливую плоть. Я сбиваю его с траектории, ошеломляю, и, пока он, грузно повалившись на траву, орёт от боли — рву и дальше, не обращая внимания на пинающие меня птичьи ноги, пока те вдруг не затихают, пока неведомая сила не сковывает меня, пока не услышу:

— Всё, Ива, всё, отпускай. Я держу его. Отпускай, Ива…

Не сразу, но я узнаю этот голос. А заодно и сказанное.

Хм. Всё?

А как же вкусные тёплые потроха? Я ведь почти добралась до сердца! И вообще — это моя добыча! МОЯ!

— Ива! Посмотри на меня!

— Ваня, слушай его и меня, слышишь? Это я, Аркадий! Посмотри на нас сейчас же, это важно! Никто не отберёт твою добычу, можешь потом и покусать, и съесть, но после, Ваня. Хочешь сладкого?

М-м?

Выплёвывая ошмётки перьев, заинтересованно оборачиваюсь. Сладенького? Я это люблю! Лапы всё ещё болезненно ноют. Ещё бы, такую тушу в полёте отпихнуть, а потом порвать неслабо!.. И с удивлением оглядываю двух человечков, смотрящих на меня снизу вверх: они едва достают мне до плеча. Ага, а ведь я их знаю, просто не думала, что они такие маленькие! И спохватываюсь.

— Сла-день-кое…

Отличный у меня голос: низкий, рычащий… кр-расивый. Так бы и слушала. Удовольствия ради повторяю:

— Обе-щал, р-р-р… Давай!

И, присев для удобства разговора, протягиваю лапищу к тому, голубоглазому, который, улыбаясь, лезет в заплечный мешок и выуживает что-то прямоугольной формы, большое, вкусно пахнущее, снимает бумагу…

Мё-ёд! Рамка мёда! Вкусно!

Они почтительно ждут.

Осторожно — люди ведь такие хрупкие, стараюсь не задеть! — беру угощение… и, вспомнив кое-что, шарю взглядом по поляне. Крошечный мантикорыш, робко мяукнув и пригнувшись под моим взглядом, не убегает, а спрашивает с надеждой:

— На-ши? Пр-шли?

Какой умный детёныш! И храбрый! Ему я протягиваю первый кусочек сотов.

Второй — Ар-ркадию. Третий… Ах ты ж, у него в имени нет р-раскатистых звуков… Есть! Мар-ркос!