— Из Тайбэя? — бормочу я. — Дженна собиралась в Тайбэй? Я не знала.

Почему Рик не сказал? По-видимому, он наконец набрался мужества и намеревался заставить родных принять ее. Какая же я дура. Годы безответной любви обрушиваются на меня мучительным одиночеством. После Дэна я так ничему и не научилась. И вот опять одержима парнем, влюбленным в другую. Парнем, который снова и снова давал понять, что относится ко мне лишь как к сестре.

У меня теснит в груди. Я перехожу в соседний зал, по которому эхом разносится стук зубила по камню: это приглашенный художник вырезает именные печати за столом в углу. Остальную часть помещения занимает шелковый свиток с панорамой: хребет под названием Лу, со скалистыми вершинами и вечнозеленой растительностью таких глубоких и насыщенных синих тонов, что их можно ощутить на вкус.

Когда Ксавье приближается ко мне, я начинаю отодвигаться, но его ладонь накрывает мою руку, лежащую на ограждении.

— Есть ли… Был бы у меня шанс, умей я читать? — тихо спрашивает он.

Я резко вскидываю голову:

— При чем тут это! Как такое вообще взбрело тебе в голову?

Ксавье отворачивается. С нашей первой встречи его волнистые волосы успели отрасти, и он заправляет их за уши, отчего кажется моложе. Я обдумываю свое поведение: слиняла на следующее утро, избегала его, потому что мне было слишком стыдно признавать собственный выбор. Я вела себя недостойно… Весьма.

— Твой отец не хочет, чтобы ты рисовал? — спрашиваю я.

Ксавье бросает на меня быстрый взгляд. Усмехается:

— Отец купит картину, если это хорошая инвестиция. Но его тупоголовый сынок не должен тратить время на идиотскую мазню.

— Ну, его здесь нет. Так что дерзай. Рисуй всласть до самого конца смены.

Ксавье проводит рукой по ограждению, все еще не глядя на меня. Затем достает из кармана шорт альбом и сует мне в руку. Бумага нагрелась от близости к его телу. Я неохотно листаю страницы. В этих набросках чувствуется какая-то неуверенность, которой не было в моих портретах, словно Ксавье рисовал из-под палки. Каменные колонны храма с резными чешуйчатыми драконами и тисненными золотом иероглифами. Художник в заляпанной красками блузе, подносящий кисть к мольберту. Мраморное чайное яйцо, лежащее на собственной тени. Ни одной девушки, хотя я в глубине души этого ожидала. Только мои портреты. Вот я у тетушки Клэр, выуживаю из супа последнее волоконце акульего плавника; сегодня утром за завтраком вычерпываю себе на тарелку соленое яйцо. Вот мой профиль — я сижу в классе на переднем сиденье, повернувшись лицом к Дебре для парного чтения. Мой затылок на подушке, изгиб обнаженного плеча, складки простыни, натянутой до локтя.

Альбом едва не выпадает из моих рук. Рисунки изменились. Теперь они более содержательные. Страстные. Лихорадочные.

Дрожащими руками я возвращаю альбом владельцу. Подхожу к рабочему столу, за которым художник вырезает на мыльных камнях размером с прямоугольные тюбики губной помады тройные иероглифы китайских имен — печати, чтобы ставить красные штампы на картинах в этом музее и в коллекции тетушки Клэр. Я покупаю одну — бледно-зеленую, с более темными зелеными прожилками.

— Ни цзяо шэньмэ минцзы? — Резчик спрашивает, какое имя вырезать, но я мотаю головой и протягиваю камень Ксавье.

— Ты должен сам вырезать свое имя, — говорю я. — Чэнь Лаоши говорит, что так делают большинство художников. Как балерины, которые сами пришивают ленты к своим пуантам… Извини, — я делаю глубокий вдох и выдыхаю через рот, — но ты больше не можешь меня рисовать.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

— Нет, не знаю.

Он переворачивает печать, проводит большим пальцем по краю.

— Не усложняй.

— Это не я усложняю.

— Подожди!

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но рука Ксавье обхватывает меня за талию, не отпуская. Его следующая фраза звучит где-то у меня в волосах.

— Эвер, все, что мне нужно, — это шанс.

Давка в музейном зале помогла снова раздуть пламя страсти.

Все телефонные разговоры. Все открытки.

Я ловлю себя на том, что наклоняюсь к Ксавье. Прижимаюсь лбом к его плечу, а он обнимает меня, и я боюсь, что причиню ему боль. Но у меня больше нет сил отталкивать его.

— Мы могли бы почитать вместе. — Его рубашка заглушает мой голос. — Я помогу тебе с английским, а ты мне с китайским.

Его руки напрягаются. Он кладет подбородок мне на волосы.

— Было бы здорово.

Глава 27

— Лора, выйди вперед, чтобы мы могли тебя видеть. Лина, просто идеально.

На всю субботу и воскресенье я с головой погружаюсь в подготовку к шоу талантов, словно от этого зависит мое душевное здоровье. Быть может, так оно и есть. Мы репетируем подальше от чужих глаз, на заднем дворе у фонтана с карпами. Я переделала наш с Меган танец для пятнадцати участниц: вместо дуэта с флагами будет три группы по пять девушек: с веерами, лентами и резкими джазовыми движениями; потом группы соединятся.

— Следите, чтобы все три круга были одинакового размера, затем разбиваетесь на три переплетающиеся друг с другом шеренги.

Преподавание дается мне без малейшего труда, а девочки — просто супер. Из пятисот ребят в лагере был отобран звездный состав. Но к концу выходных танец еще не оформился. Откровенно говоря, пока это лишь хаотичное мельтешение лент и вееров. И все же, работая со своими танцовщицами, я ощущаю душевное спокойствие и глубокую внутреннюю уверенность в себе. Родители отправили меня в «Цзяньтань», чтобы изучать наследие предков, но попутно я изучаю и саму себя, пусть я оказалась не той, кем они хотят меня видеть.

В перерывах между занятиями и танцами у меня важные переговоры с Перл по телефону в вестибюле — я советуюсь с ней насчет проблемы Ксавье.

— Когда вы, ребята, вернетесь домой, ему нужно будет найти учителя чтения для дислексиков, — заявляет Перл. — Но вы все равно можете читать вместе. Как мы с папой в детстве, помнишь? Вечерами, по нескольку часов. А еще у нас были глиняные буквы — это очень весело.

Когда моя младшая сестренка успела подрасти?

— Я помню, — отзываюсь я. Папа сидел на диване с Перл на коленях, на ее худеньких ножках лежала книжка. Перл давно пора было спать, а они все читали, пока мама не загоняла ее в постель, сердито распекая папу. Когда папа чем-нибудь увлекается, становится похожим на рассеянного плюшевого мишку. Но я не хочу думать о нем так, иначе мне трудно поддерживать в себе злость.

По вечерам, когда за окном