Шрифт:
Закладка:
— Эвер, мы не можем отправить тебя домой, — раздается в трубке надтреснутый ледяной мамин голос. — Менять дату вылета слишком дорого.
— Погоди, что?
Я натыкаюсь на непроницаемый взгляд Драконши.
— Ты останешься, пока мы не найдем билет подешевле. Но одна из лагеря больше никуда не ходи. Все специальные мероприятия отменяются. Гао Лаоши сказала, что ты не делаешь домашнюю работу. Что набрала больше штрафных баллов, чем остальные. Сбегаешь по ночам из лагеря. Снимаешься голышом! Господи боже, что дальше?
Я сжимаю руку, лежащую на коленях, в кулак. Сбылись все худшие мамины опасения насчет меня. Почему — я не знаю, но прошлой ночью я нуждалась в Ксавье и, может быть, использовала его.
— Спи по девять часов. По ночам вожатые будут тебя сторожить.
— И никакой поездки на фабрику тапиоки! — вклинивается Драконша. — Никаких запусков фонариков, гонок на драконьих лодках, шоу талантов…
Я резко вскидываю голову:
— Я вообще не участвую в шоу талантов!
— Только учебные экскурсии, — заключает мама.
— Ты не имеешь права меня контролировать. — У меня саднит в горле, словно я проглотила лезвие бритвы. Чтобы не хрипеть, приходится говорить низким голосом. — Мне восемнадцать лет.
Но тут, как в прошлый раз, разговор обрывается.
Глава 26
Я пытаюсь дозвониться из вестибюля до Меган, но она не берет трубку. Наверное, уехала с Дэном или все еще путешествует с родителями. Остаток дня я прячусь в холле пятого этажа, прогуливая занятия и избегая Ксавье. Но до конца смены остается еще четыре недели, а до поездки на юг — две. Рано или поздно мне придется встретиться с ним лицом к лицу.
В конце концов голод выгоняет меня в столовую на обед, где я отыскиваю в дальнем углу Дебру и Лору и прячусь среди них. Сидящая напротив Минди вскакивает, презрительно отбрасывая назад черные волосы.
— Потаскуха! — шипит она, уходит за соседний столик и начинает шушукаться с девочками со второго этажа. Все они бросают на меня уничтожающие взгляды. Мои глаза щиплет от слез, но тут Лора пожимает мне руку:
— Ты такая смелая. Не смолчала перед парнями.
— Софи поступила по-свински. — Дебра накладывает мне на тарелку мапо тофу[85]. Она знает, что это мое любимое блюдо, и я жадно набрасываюсь на него, радуясь, что хоть кто-то обо мне заботится.
— Мы тебя ненавидим, ясно? — смеется Лора. — Я имею в виду — если бы у меня было такое тело, я бы сама раздавала всем свои фото. — Она протягивает мне пакет, завернутый в салфетку. — Мы собрали шесть штук. Сколько еще осталось?
Они на моей стороне. Я с трудом проглатываю острый тофу, которым набит мой рот.
— Я не в курсе, — лепечу я. — Надо выяснить. Фотограф знает, но мне запрещено покидать лагерь. И позвонить я не смогу — не настолько хорошо говорю по-китайски.
— Мы позвоним за тебя, — обещает Дебра. — И разыщем все снимки.
— Спасибо, — отвечаю я. Но если не рыться в каждом кармане, блокноте и ящике в «Цзяньтане», получить все фотографии назад можно, если только их отдадут добровольно.
После ужина я направляюсь к себе комнату, надеясь избежать встречи с Софи и лечь спать пораньше. В холле на синем шелковом диване развалилась Мэйхуа, положив голову на полосатую красно-желто-зе-леную подушку, сшитую ее бабушкой — тайваньской аборигенкой. Она смотрит на меня поверх книжки, встречает мой взгляд и краснеет, а затем снова заслоняет лицо романом. Ну, вот и нянька. Которая, я уверена, никогда не делала глупостей… в общем, всего того, чем я занималась в течение последних недель. Не говоря ни слова, я прохожу мимо.
— Аймэй! Во нэн тигун банчжу ма?[86] — произносит она робким, отнюдь не осуждающим тоном.
Я замираю, стоя к ней спиной.
— Меня зовут Эвер.
— Эвер? А меня Мона.
Я оглядываюсь на вожатую. Она садится и откладывает книгу. Выдергивает из уха наушник, и до меня доносится песня.
— Это твое тайваньское имя?
Мэйхуа кивает:
— Вечно забываю, что ты не понимаешь по-китайски.
— Какое из своих имен ты предпочитаешь?
— Мне нравятся оба.
— Это тот ответ, которого от тебя ждут? — Мои слова звучат воинственнее, чем хотелось бы.
— Нет, мне действительно нравятся оба. Я аборигенка, но при этом и тайванка.
Мэйхуа похожа на меня. На Тайване она принадлежит к меньшинству, как и я в Штатах. Каким-то образом в этой девушке уживаются разные национальности: она надевает тайваньскую одежду, притащила в лагерь бабушкину подушку и пытается пристрастить людей к своей любимой музыке, при этом носит китайское имя и читает английскую книжку.
Я прикасаюсь к айподу:
— Что за песня?
Мне кажется странным, что наш с ней самый длинный разговор происходит на английском.
— «Ланьхуацао». — Мэйхуа выдергивает наушники из айпода: девичий голос исполняет песню, которую вожатая слушала в прошлый раз в кабинете Дракон-ши. Ту, свою любимую. — Это старинный китайский напев. «Луг орхидей».
Мои пальцы приплясывают в такт музыке.
— Мне нравится.
— Правда?
Вожатая как будто удивлена, так же как удивлялась я, когда выяснялось, что всем двенадцати девочкам с моих танцев нравятся поставленные мной номера. Пришлось ли Мэйхуа бороться с той же нерешительностью и страхом, что тебя примут за человека, чуждого доминирующей культуре? Может, я сама излучала снобистскую ауру? Я ловлю себя на том, что мне хочется поддержать вожатую.
— Правда, нравится. Твои песни почему-то засели у меня в голове.
— Мои родители слушали «Луг орхидей», когда я была маленькой.
— Не могу себе представить, что слушаю ту же музыку, что и родители.
Она удивленно приподнимает бровь:
— Почему?
— Просто нам нравятся разные вещи.
— Я так скучаю по родителям! — искренне и без всякого смущения признается Мэйхуа. Я ей завидую.
— Они не в Тайбэе?
— Мы живем на восточном берегу, в маленькой деревушке. В нескольких часах езды отсюда.
— Почему ты пошла на эту работу? Ведь не для того же, чтобы целое лето гоняться за нарушителями дисциплины?
Мэйхуа смеется — смех у нее нежный, убаюкивающий.
— Мне хотелось познакомиться с ребятами из других стран и помочь им узнать мою страну. — Она улыбается и дотрагивается до айпода. «Луг орхидей» закончился. — Если мне удастся увлечь хотя бы одного человека хотя бы одной нашей песней — это будет успех. А кроме того, — в ее
