Как-то к Николаю подошел Федор Гусаров, шутливо задел товарища.

— Здорово, блудный сын! Вернулся в родной цех? Не отвык от электросварки?

— Мое же кровное дело, — улыбнулся Николай. — В любое время дня и ночи, хоть во сне спроси, все знаю.

— Много теперь вас, Шкуратовых, в одном цехе. И ты, и брат, и отец — целая династия.

— Все мы тут одной династии, — сказал Николай. — Рабочие.

У особого стана, где складывали и подгоняли полуцилиндры, усердствовали мастера, среди них Никифор Данилович. Тут же стояли Косачев, Пронин, Уломов, секретарь горкома Астахов, Водников и Поспелов. Вместе с мастерами и рабочими приглядывались к работе формовщиков и сварщиков. Дело подвигалось медленно, туго.

— Не резво бежим, братцы, — покачал головой Астахов. — Газопроводчики и нефтяники житья не дают, засыпали телеграммами, хоть караул кричи. Когда же сдвинемся?

— Скажи свое слово, Никифор, — попросил мастера Косачев.

— Я думаю, можете заверить газовиков, что через три недели пошлем первую партию опытных труб для апробации. Пускай готовят вертолеты или еще какой воздушный транспорт, чтобы никакие там разливы, леса, болота или иное бездорожье не чинили задержки. Видишь, что в природе делается? Все тает, слякоть. Весна идет, а там и лето не за горами.

— Верно, предупредить надо, — согласился Астахов. — Однако и вы торопитесь. Любое время года нам не помеха.

Косачев увидел Николая Шкуратова, улыбаясь, подошел к нему, откровенно любуясь подтянутым рабочим.

— И ты здесь? Спасибо, Коля! Как бригада? Справится с делом?

— Да все наши же ребята, Сергей Тарасович. Дело знают.

— Сам вижу, работаете хорошо, да надо еще лучше. Вон какие орлы! — похвалил ребят Косачев. — Давайте, хлопцы, жмите, не подкачайте. Слыхали, что Никифор Данилович обещал? Чтобы через три недели отправить трубы на газопровод!

— Так и будет, — подтвердил Николай.

Наступали самые трудные дни, начинался главный, решающий этап сражения за трубу. Цех работал напряженно, собранно, и, если кто-нибудь допускал промашку или поддавался расхлябанности, ему давали такую взбучку, что он не находил себе места от стыда перед товарищами.

Возглавив бригаду электросварщиков, Николай Шкуратов собрал самых опытных, толковых ребят. Работали с азартом.

Наладчики осваивали подгонку полуцилиндров, однако не все получалось так, как было запроектировано, То и дело возникали осложнения с формовкой, с выравниванием профиля листа, с заточкой кромок. Электросварщики долго бились над сваркой внешних и внутренних швов, применяя новые методы. Много времени уходило на настройку аппаратов, нужно было внимательно следить, чтобы линия внутреннего шва точно совпадала с линией внешнего. Рентген с каждым днем фиксировал все меньше сбоев, и наконец операция была освоена так, что даже малейшие отклонения линий внутреннего и внешнего швов исключались. Сварщики полностью гарантировали надежность своей работы. Тщательные испытания рентгеном, гидравлическим давлением, механическими ударами проходили успешно, и при самом придирчивом осмотре не обнаружилось никаких изъянов.

И все же опытное производство труб не было освоено до конца. Продолжались поиски способов более эффективного и упрощенного подравнивания и шлифовки торцов, надежной и прочной стыковки, зачистки внутренних швов, обработки поверхностного слоя внутренней части трубы.

У электросварщиков, всегда готовых к бою, бывали простои, так как в течение смены иногда приходилось ожидать, пока формовщики и фрезеровщики обработают трубу и передадут для сварки. В такие минуты электросварщики задевали других рабочих, покрикивали:

— Что, братцы, уснули? Не смазать ли вас скипидарчиком?

Никифор Данилович спокойно отвечал:

— Кто спешит, тот людей насмешит. Семь раз отмерь, один раз отрежь, так-то вернее будет, ребята.

И все «мерили» семь раз по семь, делали свою работу мастеровито, прочно, надежно.

2

Николай после гибели Нины как будто повзрослел, стал более серьезным, сдержанным. С приходом в трубоэлектросварочный цех весь отдался работе. Шло время, и Николай постепенно приходил в себя, но никак не мог забыть страшной гибели Нины. Все время думал о ней. И только теперь становилось ясно, что он никогда по-настоящему не понимал Нину, ее сложного, своеобразного характера. В каком ужасном заблуждении он жил! Почему так случилось? Легкомыслие молодости? Глупая бравада? Безответственная игра чувствами? Как хочешь назови, а всего, что случилось, уже не исправишь, не переменишь.

Терзая себя, Николай стал добрее относиться к Поспелову, даже жалел его, сочувствовал страданию этого человека, ибо видел и понимал, что Поспелов искренне любил Нину и был несчастным, не добившись ее ответной любви. Теперь он понимал, что Нина никогда не любила Поспелова.

Все, что произошло между Николаем и Ниной, теперь виделось как бы заново, по-другому, чем прежде. Он не мог простить себе легкомысленной мальчишеской запальчивости и винил только одного себя в том, что едва зародившееся в чистой девичьей душе нежное чувство любви было им же самим жестоко и грубо растоптано. Разве не так? Он первый сделал неверный шаг, оттолкнул ее, оскорбил и потом обвинял ее же в неверности, не мог ей простить, что, оскорбленная им, Нина вышла замуж за другого, нелюбимого. Какой жестокий урок! И вот расплата!

Мать сочувствовала ему, вздыхала.

Алька тоже жалела Николая. При встрече с ним не знала, как вести себя. В самом деле, как теперь быть? Как подойти к Николаю? Получается, будто она рада, что Нина погибла? Это же не так, Алька сама переживает, такого несчастья она никогда не желала.

Шло время, надо было жить дальше, что-то предпринимать, и Алька однажды решилась серьезно поговорить с Николаем. Он возвращался домой ночью, шел один от трамвайной остановки. Алька неожиданно вышла из-за дерева, преградила ему путь. Он остановился, посмотрел на Альку с удивлением и досадой. Она же внезапно в порыве нежности кинулась ему на шею, заплакала в голос:

— Жалко мне Нину, Коля. И себя жалко. И тебя тоже. Что теперь будет с нами?

Он снял Алькины руки со своих плеч, оттолкнул ее, молча ушел.

Алька прислонилась к дереву, стояла, не решаясь бежать за Николаем.

Петр Максимович Воронков время от времени навещал своих родственников. С тех пор как его многочисленную семью расселили из старого дома по новым квартирам, он, по заведенной привычке, как глава и старейшина рода, испытывал постоянное беспокойство за сыновей, дочерей, снох и внуков. Только ни разу не был у Веры и Федора, все сердился, что строптивая дочь пошла против родительской воли. Теперь же, когда ему особенно муторно было сидеть на Оленьих озерах, вдали от завода, от всех родных, Петр Максимович совсем заскучал. Нечего сказать, удружил ему Косачев теплое местечко.

После неудачной попытки Косачева поохотиться Воронков окончательно извелся от тоски по людям. С женой разговаривал раздраженно,