Все дальнейшее произошло в одно мгновение: Николай резким толчком сбил с ног Поспелова, упал вместе с ним, накрыв его своим телом. Оператор рванулся к пульту управления, выключил стан. Все остановилось, огненная лента замерла. Рабочие бросились к товарищам, но помощь им уже была не нужна.

Ошеломленный и невредимый Поспелов уже вскочил на ноги и, озираясь вокруг, пятился в безопасное место. Николай же ловко отпрянул от жаркой ленты, не задетый огнем, и только упавшая с его головы кепка вспыхнула и загорелась, как факел.

В ту же секунду с кликом сбежала вниз по лесенке Нина и, расталкивая людей, кинулась к Николаю:

— Господи! Живой? Невредимый?

С разбегу схватила, обняла, прижалась к его жесткой парусиновой спецовке. Но он виновато отступил, оглядываясь в сторону Поспелова, отстранил Нину, сказал инженеру:

— Ты целый? В порядке?

Поспелов отвернулся, закрыл лицо руками.

Сзади кто-то недобро сказал:

— Подлая! Не к мужу, а к хахалю кинулась.

Люди стали расходиться, и только оцепеневшая Нина стояла одна, не было сил крикнуть и сдвинуться с места, казалось, ей нечем было дышать. Наконец она глотнула воздух и крикнула:

— Коля! Николай!

Но голос был тихий, как шепот. Николай не услышал ее, не обернувшись, ушел.

С трудом удерживаясь на ногах, Нина медленно уходила из цеха. С каждым шагом в ушах отдавалось страшное слово: «подлая».

Она шла по улице, не видя перед собой ни людей, ни предметов. Почему-то подумала, что похожа на раненую, истекающую кровью олениху. Снег был чистый, легкий, белые звездные пушинки летали вокруг, опускались на землю, падали на разгоряченное лицо, на воротник, на плечи.

Нина с трудом добрела до дома тети Даши. У ворот натолкнулась на машину, припорошенную снегом. Облокотилась на капот, припала к обледенелому металлу, долго стояла, не чувствуя холода.

С крыльца ее позвала тетя Даша:

— Иди в дом, простудишься. Или ехать собралась?

Нина в ответ закивала головой:

— Поеду. Поеду. Давно я не ездила. Принеси ключи от машины.

— Далеко ли? — спросила тетя Даша.

— Я за Колей. В детский сад. Давно мы с ним не катались.

— Доброе дело. Езжай. Доставь удовольствие сыну.

Когда Нина села в машину и взялась за руль, настроение ее сразу переменилось. Все неприятности вмиг отошли, будто остались у ворот на месте стоянки машины, и душу охватила давно не испытываемая радость. Хотелось скорее выбраться из узких, кривых переулков на простор широкого шоссе, рвануться вперед, помчаться так, чтобы ветер свистел за стеклом. Остался еще один поворот, и можно включать самый полный ход. Давненько не ездила, черт возьми, как приятно нестись по накатанной дороге мимо старых деревьев и полосатых столбиков, плавно округляя повороты и резко осаживая машину на переездах и перекрестках! А какое удовольствие обгонять всех едущих впереди, проскакивать перед шлагбаумом в самую последнюю секунду, оттеснять к краю дороги всех, кто движется навстречу или стоит поперек!

Машина вырвалась на центральную городскую магистраль и вихрем полетела к загородной березовой роще. За стеклом быстрее закружились снежинки, с шумом мелькнул один и тут же второй встречный грузовик.

Переднее колесо стукнулось о какой-то предмет, машина прыгнула. В ушах, как удар, снова зазвенело слово «подлая». «Ничего, ничего, — стиснув зубы, думала Нина. — Только покрепче держать баранку и внимательнее смотреть вперед. Там впереди крутой поворот и спуск».

Дорога уже заворачивала влево, и темные стволы деревьев стали заслонять обзор. Нина напряглась, но не убавила скорости, желая мигом проскочить опасный отрезок. И вдруг впереди за деревьями мелькнули фигурки детей, которые бежали через дорогу в том месте, куда неудержимо летела машина. Нина сильно рванула руль вправо и врезалась в ствол старого дуба. Что-то хрястнуло, заскрежетало, хлопнуло, задымилось. Словно сквозь сон Нина услышала звонкие, живые крики детей и потеряла сознание.

Обожженную, умирающую Нину доставили в ближайший пункт медицинской помощи — в заводскую поликлинику, где она работала. Печальная весть в тот же час облетела весь завод.

В заводской поликлинике скопилась толпа рабочих. В тревоге прибежал из редакции и местный журналист Никита Орлов. Он почему-то пошел прямо к операционной, где была полуоткрыта дверь. Ему преградила дорогу высокая седая женщина в пенсне, тихо сказала:

— Пожалуйста, уйдите. Здесь посторонним нельзя.

Он послушно вернулся, побрел к выходу.

— Может, кровь нужна? — спросил чей-то голос.

— Не знаю, — тихо ответил другой.

— На всякий случай предупредить бы молодежь.

За приоткрытой дверью мелькнуло бледное лицо Поспелова.

— Борис Захарович! Спасите ее! — умоляющим тоном просил Поспелов врача. — Сделайте все возможное!

— Если бы в моих силах! — ответил доктор и, шаркая ногами, пошел в операционную.

Орлов столкнулся на лестнице со знакомым рабочим.

— Видишь как?

— Да, брат.

— Ужасное дело!

Рабочий печально кивнул головой, вздохнул, развел руками.

Никита, потирая лоб, молчал. Ему хотелось немедленно что-то сделать для спасения этой женщины, которую он знал и уважал и о которой не раз писал в газете как о хорошей работнице. И даже фотографию сохранил у себя на письменном столе в редакции. «Какое несчастье! Такие люди не должны умирать. Надо спасать!»

…На эстраде во Дворце культуры за круглым столиком сидели местные поэты: Олег Васильев, Федор Гусаров, Вадим Крутых и тоненькая девочка с челкой — Рита Кручинина.

Роль конферансье исполняла Оля Шкуратова. Она свободно, без смущения вышла на сцену и звонким голосом объявила:

— Начинаем вечер поэтов. Со своими стихами выступает сварщик трубопрокатного завода Федор Гусаров.

Гусаров встал, поклонился и, пока публика аплодировала, подошел к микрофону. Солидно кашлянул, начал читать, закатывая глаза, размахивая руками, будто подбрасывал вверх слова, произносимые нараспев.

Я любил закат багровый,

Я любил живую рыбу,

А девчонкам чернобровым

Наносил всегда обиду.

           Я девчонок страшно мучил,

           Беспощаден был к девчонкам,

           Был для них я грозной тучей,

           Словно коршун для цыпленка.

Ненавидел всех на свете

Я девчонок длинноногих,

Но к одной попался в сети,

Прикоснулся к недотроге.

           И меня сразило громом,

           Электрической волною…

           Я повел девчонку к дому

           И назвал ее женою.

Раздались аплодисменты, шутливые одобрительные выкрики:

— Вот дает!

— Холодная обработка, горячая прокатка!

— Про себя пишет, знаем!

— Лирическая маскировка! Ловкач!

В первом ряду сидела жена Гусарова — Вера, бойко хлопала в ладоши.

— А теперь, дорогие друзья, — объявила с эстрады Оля, — познакомьтесь с нашей юной поэтессой, работницей трансформаторного завода Ритой Кручининой.

Тоненькая Рита подошла к самому краю подмостков, улыбнулась, сплела пальцы и начала читать низким драматическим голосом: