все прошло успешно, и они уже на свободе, на пути к дому. Перед отбоем надзиратели втолкнули в камеру двух новеньких — сумрачного мужчину, гладко выбритые щеки и череп которого отливали сизым, и худенького невысокого паренька, почти мальчишку, который испуганно выглядывал из-за его спины. Один из сокамерников молча указал на свободные циновки, которые лежали, свернутые в рулон, под скамьей. Тот, что постарше, так же молча кивнул и расстелил их.

В камерах приглушили свет. Прошло около часа. Тео лежал с широко открытыми глазами. Он слышал, как новый паренек приглушенно поскуливает и всхлипывает. Уверенность Тео, что ему удастся когда-нибудь вырваться из лагеря, вытекала, как остывший чай из треснувшей чашки.

Среди ночи в камеру ввалились надзиратели. Наступая грубыми ботинками на спящих, они пробирались по камере, как по бахче. Никто из заключенных не издал и звука — все затаили дыхание. Тео тоже притворялся спящим, хотя сердце заходилось.

— Этот что ли? — спросил один из надсмотрщиков.

— Кто б знал. Все на одно рыло, не разберешь.

Один из них несильно пнул Тео.

— Эй, ты, встал. Живее! Назови свой номер.

Тео подчинился. Трое надзирателей вытолкали его из камеры, защелкнули на запястьях и лодыжках магнитные браслеты и вывели наружу. Ночной воздух показался Тео полотном, сотканным из запахов свежего ветра, раскаленных полуденным зноем камней и дикорастущих трав, из серебряного свечения далеких звезд и шороха листвы. Но уже через пару мгновений они вновь оказались внутри душной утробы тюрьмы. Может, воздух в этом крыле и не был столь же спертым и едким, как в камерах, но Тео все равно чувствовал въевшуюся в поры каменного здания привычную вонь немытых тел и дурной еды.

Перед дверью в самом конце длинного коридора один из надзирателей остановил его, ударив в бок резиновой дубинкой. Его напарник осторожно постучал и сунулся с докладом.

В комнате за простым столом сидел директор лагеря. Из лампы струился тусклый свет, желтоватый и липкий, как подсолнечное масло. Тео усадили напротив, стянув запястья за спиной.

— Так-так. Вот, значит, юный гений, который безошибочно выполнил тест.

— Нет, это не я, это другой парень из нашей камеры, Орынбек.

— Разве?

Бросив взгляд на побелевшее от испуга лицо Тео, начальник лагеря добродушно рассмеялся.

— Снимите с него браслеты. Полагаю, он не опасен.

— Огромное спасибо, господин Тао.

Тео был наслышан о том, как он обходится с заключенными, чтобы обмануться внешностью респектабельного чудаковатого профессора. Он без усилий видел его насквозь: когда-то он был мелким служащим, целыми днями терпел выходки и капризы начальника-самодура, подчинялся, сдерживался, лебезил, молчал и непрестанно улыбался. И теперь, когда дорвался до власти, развернулся, как река, вышедшая из берегов. Наслаждается, смакует власть как редкое, изысканное блюдо.

— Расскажи, за что ты попал в лагерь?

— Дело в том, что произошла ужасная ошибка…

— Ну разумеется, — начальник лагеря налил еще одну кружку чая и гостеприимно пододвинул к Тео блюдо с лоснящимися под светом лампы кусками халвы. Тео из вежливости не стал отказываться от угощения, и его рот наполнился клейкой масляной сладостью.

— Да, я страшно сглупил. Самонадеянно отправился в путешествие по стране, не предупредив опекуна, не зная местных обычаев и законов. Госпожа Ли Чи, мой опекун (вы, без сомнения, слышали об этой уважаемой семье), вероятно, с ума сходит от волнения. Если бы я мог попросить вас связаться с ее особняком в Нуркенте, это недоразумение сразу бы разрешилось. Уверен, клан Ли не преминет щедро отплатить за беспокойство.

Начальник лагеря задумчиво постучал пальцами по столу.

— Я иностранец, мне нет дела до внутренней политики Чжунго. Я не собираюсь никому рассказывать о том, что происходит в лагере…

— А что происходит в лагере? — приподнял бровь господин Тао.

— Ничего, я вовсе не хотел сказать… — пробормотал Тео, мгновенно уловив смену его настроения.

— Нет уж, извольте, поделитесь наблюдениями, это необычайно интересно.

— Насколько я успел заметить, большинство заключенных…

— Воспитанников, — тут же поправил начальник лагеря. — «Примирение» — не тюрьма, здесь нет заключенных.

— Воспитанников, — послушно повторил Тео. — Так вот, большинство не вполне понимают, за что оказались в лагере, и как заслужить право вернуться домой, по которому тоскуют день и ночь.

— А разве здесь плохо? Крыша над головой, полноценный сбалансированный рацион, регулярные медицинские осмотры — что, заметь, было далеко не у каждого в родном ауле. Но главное — качественное образование, которое пригодится в жизни. И все — на полном гособеспечении, благодаря исключительной мудрости и неусыпной заботе Великого Предводителя.

— Да, но… Если людей удерживают против воли, это тюрьма.

— Вот она — черная неблагодарность. Уйгуры, киргизы, казахи, бог знает, кто еще. Как та сорная трава… Не помню, как называется… Повсюду растет, на голых камнях даже. Без дождей, без солнца. Неприметная, мелкая, по земле стелется. Но живучая: чем больше топчешь, тем сильнее разрастается… Разве «Примирение» — это тюрьма? — начальник лагеря поднял взгляд на одного из сопровождавших Тео надзирателей.

— Никак нет, господин начальник лагеря!

— Вот и я о том же. Ладно, будь по-твоему.

Нажав кнопку устройства на рабочем столе, начальник лагеря коротко приказал: «Свяжите меня с особняком Ли в Нуркенте. Да, прямо сейчас». В ожидании ответа он задумчиво барабанил пальцами по столу, не сводя внимательного взгляда с Тео.

Затем послышалось шуршание и мужской голос произнес на чистом мандарине, отчетливо интонируя:

— Добрый вечер, господин Тао. Меня зовут Ли Бо.

«Нет, нет, нет. Пожалуйста, только не ты», — мысленно взмолился Тео, осознавая, что тончайшая нить его судьбы сейчас в руках человека, который имеет все основания ненавидеть его и желать его смерти.

— К сожалению, госпожи Ли Чи сейчас нет в Нуркенте. Однако я обязательно передам ей всю информацию.

Тео отчаянно замотал головой. Начальник лагеря, который во время разговора не сводил пристального взгляда с его лица, хмыкнул.

— Видите ли… Дело, по которому я осмелился побеспокоить досточтимую госпожу Ли в столь неурочный час, в некотором смысле конфиденциально, я бы не осмелился доверить эту информацию еще кому-либо, при всем безмерном уважении. Когда будет более удачное время, чтобы переговорить с нею?

— К сожалению, в ближайшие несколько дней связаться с ней вряд ли получится: она в Ганзе, на траурной церемонии похорон регента Вагнера.

Тео вцепился в стул так, что побелели костяшки пальцев. Он пытался вдохнуть, но грудь сжал мучительный спазм. «Вольф мертв. Вольф мертв. Вольф. Мертв. Мертв», — похоронным набатом стучало в его голове.

— Однако, если вопрос действительно не терпит отлагательств, я готов приложить все усилия, чтобы сократить срок ожидания.

— Полагаю, это именно тот случай. Один из воспитанников лагеря «Примирение», который