«И ты принес себя в жертву, да? Как благородно! Думаешь, хоть кто-то вспомнит о тебе добрым словом?».

«Это неважно».

«А вот тут ты прав: это уже совершенно не важно».

«Скажи лучше, ты уже бывал здесь?».

«Не здесь, но в похожем месте».

«Это тюрьма?».

«Нет. Это лагерь перевоспитания. Здесь не отбывают срок за преступления, а становятся добропорядочными гражданами. Так что старайся лишний раз не нарываться на неприятности. А в идеале — вообще никак не выделяться из толпы».

«Хорошая шутка. Как отсюда выбраться?».

«Решение об освобождении выносит искусственный интеллект, анализируя записи с камер, отчеты охранников и экзаменационные баллы. Кто-то проходит успешную аттестацию за пару недель, кто-то — задерживается на месяцы, кто-то — пропадает навсегда».

В залитой слепящим белым светом камере на узких нарах, подвешенных к стенам, сидели заключенные. Они смотрели прямо перед собой, но взгляд их был обращен внутрь. Они не подняли глаза, когда в камеру ввели новых заключенных — сидели, неестественно ровно держа спину и опустив ладони на колени, безучастные, словно восковые статуи.

Охранник слегка толкнул Тео между лопаток. Сидящие на скамье молча отодвинулись, освобождая место. Охранник обвел камеру прищуренным равнодушным взглядом.

— Не разговаривать. Не смотреть по сторонам. Не шевелиться. Не спать.

Дверь захлопнулась, тихо пиликнул магнитный замок. Тео услышал удаляющиеся шаги. Камера погрузилась в душную, вязкую тишину. Страх неизвестности загустевал в неумолимую реальность. Время споткнулось и остановилось. Часы, минуты и секунды перестали что-либо значить. Заключенным раздали по комку слипшегося риса и горстке вялой квашеной капусты. Тео почувствовал во рту сильный лекарственный привкус, но был слишком голоден, чтобы привередничать.

Потом из динамика в углу камеры раздался бодрый марш. Заключенные подскочили и вытянулись в струнку. Тео тоже поднялся, радуясь возможности размять затекшие ноги.

Музыка смолкла и все, как по команде сели, сложив руки на коленях. Динамик хорошо поставленным голосом с театральными паузами начал выплевывать стихи и пословицы на мандарине. Заключенные, большинство из которых, как догадался Тео, не знали языка, механически повторяли их, чудовищно коверкая слова. Затем все снова встали, чтобы распевать гимны, прославляющие мудрость правителя, ведущего народ к процветанию.

Перед сном им снова раздали по шарику риса и стакану мутной воды со странным привкусом. На Тео навалилась смертельная усталость. Безвоздушное, законсервированное в полной тишине бездействие изматывало сильнее, чем долгий переход через горный перевал. Заключенные достали из-под скамеек, на которых провели весь день, свернутые в рулон циновки и расстелили их на полу. Один из них поставил посреди комнаты шаткий складной табурет и сел.

Лампа в камере немного сбавила накал, но не погасла. Тео закрыл глаза, не в силах бороться со сном. Ему казалось, что он только-только закрыл глаза, когда тот, с табурета, грубо растолкал его.

— Твое дежурство. Сменишься через два часа.

Тео, спотыкаясь и боясь нечаянно наступить на кого-то из спящих, добрел до табурета. Веки слипались.

— Номер 765882, соблюдайте дисциплину, — раздалось по громкой связи.

Тео подбросило. Еще через два часа раздался негромкий сигнал — время его дежурства истекло. Пошатываясь от усталости, он наугад растолкал одного из заключенных и бухнулся на его место, пытаясь удержать, вобрать ускользающее тепло нагретой чужим телом циновки.

Внезапно тишину прорезал пронзительный свист. «Подъем! Построиться на перекличку!». Дверь камеры отъехала в сторону. Ослепленные ярким светом заключенные, зябко поеживаясь, выстроились у стены и машинально рассчитались по номерам. Надзиратель, накачанный бугай с бычьей шеей, дубинкой приподнимал за подбородок опущенные головы, толкал в плечо, заставляя выпрямиться тех, кто спал на ходу. На его губах играла недобрая ухмылка.

— Никаких разговоров! Хотите всю ночь тут проторчать? Так и будет, если не будете вести себя как следует.

— Рассчитаться по номерам, — приказал его напарник, невысокий и худощавый. — Я хочу, чтобы вы сделали это без запинки и так громко, чтобы услышали в самом хранимом богами Пекине.

Заключенные подчинились.

— Не слышу. Еще раз, — в голосе бугая появилась сдерживаемая ярость.

— Живее, спящие красавицы! — издевательски пропел мелкий.

В дальнем конце шеренги прозвучали несколько выкриков, но надзиратель снова оборвал перекличку.

— Стоп! Это что, громко? Может, кто-то не расслышал приказ? Я сказал «громко», и я сказал «четко»!

Когда последний в строю выкрикнул свой номер, закрыв глаза от натуги, мелкий уже придумал новое развлечение.

— А теперь посмотрим, смогут ли они назвать свои номера в обратном порядке.

Между надзирателями словно шло негласное соревнование, они выпендривались друг перед другом на глазах заключенных, заставляя их устраивать перекличку вновь и вновь, повторять номера нараспев, во время отжиманий или прыжков. Спустя час измученные заключенные уже валились с ног. Наконец, надзирателям наскучило, и бугай приказал вернуться в камеры и лечь спать. До сирены, которая служила сигналом для подъема, оставалась всего пара часов, и Тео, несмотря на смертельную усталость, так и не смог уже сомкнуть глаз.

В половине шестого раздался звук сирены, и заключенные, вялые и угрюмые, одергивая смятые робы, скатали циновки и снова вышли на перекличку. После ночи, показавшейся бесконечной, наступил новый день — бессмысленно утомительный и тоскливый.

Надзиратели — не из ночной смены, а свежевыбритые и полные рвения — тычками и окриками выстроили всех в ровную шеренгу. Заключенные по очереди выкрикивали свои номера.

Начальник смены, который наблюдал за перекличкой со скучающей отстраненностью, медленно прошел вдоль строя заключенных, точно генерал, устроивший смотр войск. Не удостаивая взглядом застывших людей в серых робах, он бросал в пустоту едкие замечания, выражая недовольство неопрятностью или болезненным видом заключенных, дурным застоявшимся запахом немытого тела.

— Вы наглядно продемонстрировали, что не способны быть добропорядочными гражданами нашей великой страны, нести ответственность и честно исполнять долг. Здесь, в исправительном заведении, вам дается последний шанс усвоить эти простые правила. Правила поведения вывешены в каждой камере — вы должны заучить их наизусть. Если вы будете соблюдать эти правила и продемонстрируете усердие и рвение на пути к исправлению, то будете вспоминать дни, проведенные в «Примирении», с теплотой и искренней благодарностью в сердце. Если же вы проявите строптивость и нерадивость, мы будем вынуждены применить строгие воспитательные меры.

— Все ясно? А теперь проверим, как вы заучили правила лагеря, — гаркнул надзиратель.

Заключенные стали выкрикивать правила, четко отделяя слова. Надзиратель похлопывал дубинкой по раскрытой ладони, словно отсчитывая слоги. Новички, как и Тео, поступившие в лагерь только вчера и еще не успевшие запомнить все, косясь на соседа, синхронно раскрывали беззвучный рот. Не вполне удовлетворенный, надзиратель выбрал наугад нескольких заключенных из ряда, и те еще раз прокричали правила, преувеличенно бодро и громко.

Выдав на прощанье несколько