— И… откуда ты его несёшь? — спросил рыжий.

Мужчина шагнул в сторону — отрезал мне путь к ближайшему переулку.

«Твоё-то какое дело?!» — хотел возмущённо гаркнуть я: правильно реагировать на подобные наезды в прошлой жизни научился. Но прикусил язык. Вспомнил, что «наивный юноша» обязан был ответить грозным дружинникам совсем иначе.

— От знакомых иду, — проблеял я. — Вещи у них оставлял. Перед тем, как мы в колхоз на картошку поехали. Вот, теперь забрал — отвезу в общагу.

Мужчины оглядели меня с ног до головы — будто прикидывали, походил ли я на студента.

— И где живут твои знакомые? — спросил черноволосый.

— На Александра Ульянова, — сказал я.

— Да неужели? — встрепенулся рыжий. — И какая у них фамилия?

На его лице появилась торжествующая улыбка.

Я насупился — как и поступил бы на моём месте настоящий первокурсник.

— Вам-то что? — сказал я. — Зачем вам их фамилия? Можно подумать, вы всех жителей в этом городе пофамильно знаете.

Улыбка рыжего дружинника превратилась в ухмылку.

— В городе-то, может, и не знаем, — сказал мужчина. — Но улице Ульянова — всех. Я там родился, вырос и живу, чтоб ты знал. Так от кого ты тащишь вещички?

— От Пимочкиных, — «нехотя» пробормотал я.

— Это которые двадцать пятом доме живут?

— В тридцать втором, — сказал я.

— Точно, — сказал рыжий. — В тридцать втором.

Кивнул своему напарнику.

— И что лежит у тебя в чемодане? — спросил черноволосый.

— Всё, что лежит — всё моё, — с вызовом сказал я.

При ответе даже умудрился пустить петуха — сорвался на писк: ну точно, как случалось с моим старшим сыном в его семнадцать лет.

— И всё-таки, что там? — спросил рыжий.

Он был на полголовы выше меня — явно наслаждался своим превосходством в росте: даже бока руками подпёр в знак своей неимоверной важности.

— Одежда. Моя. Кеды. И книга про Павку.

— Про кого?

Рыжий нахмурился.

— Про Павку Корчагина, — сказал я.

— Покажи, — потребовал черноволосый.

«А жирно тебе не будет? — подумал я. — Вы право-то имеете досматривать личные вещи граждан? Что-то я сильно сомневаюсь в ваших полномочиях, господа-товарищи». Но вместо того, чтобы «послать» дружинников «далеко и надолго», я изобразил «наивного» юношу. Бросил на асфальт газету (та развернулась, явив взорам дружинников изображение футболиста в полосатой футболке). Щелкнул замками, приподнял потёртую крышку. И только теперь вдруг вспомнил о лежавшем в чемодане обрезе из винтовки системы Мосина.

— Вот, — сказал я.

Протянул дружинникам лежавшую поверх свёртка с обрезом книгу.

— Что это? — спросил рыжий.

— Книга про Павку, — сказал я.

Взгляды дружинником метнулись к обложке книги. Но не задержались на ней — тут же опустились ниже. Потому что увидели нечто более интересное, нежели книга Николая Островского.

— Твоя? — спросил рыжий, провёл рукой по усам.

Оба дружинника приблизились ко мне, будто притянутые магнитом. Но не поднимали на меня глаза.

Я заглянул в чемодан — посмотрел на выглядывавший из-под края пледа огрызок винтовочного приклада.

Сказал:

— Моя.

Подумал: «И как я мог позабыть об огнестреле? Интересно, склероз достался мне вместе с телом? Или это мой собственный — старческий?»

Глава 16

«Что там по нынешним законам светит за незаконное хранение оружия?» — промелькнула мысль. Я прокручивал в голове различные варианты выхода из возникшей ситуации. Остановился на том, что буду косить под дурака: твердить, что нашёл обрез и несу сдавать его в милицию — этот способ решения проблемы пришёл на ум одним из первых и показался оптимальным. Листья тополей зашуршали над моей головой, будто изображали смех. Мне и самому хотелось улыбнуться: уж очень нелепая получилась сцена, и слишком серьёзными выглядели лица остановивших меня дружинников.

— Свежая, — сказал черноволосый. — Сегодняшняя.

Он переступил с ноги на ногу.

— Ещё не прочёл? — поинтересовался рыжий.

Стрельнул в меня взглядом.

В моём горле застряли уже мысленно составленные фразы «признания» о «случайной» находке «ничейного» огнестрельного оружия и о «стремлении» отнести его в милицию — «выполнить долг советского гражданина и комсомольца».

— Кого? — спросил я.

Вытер о ткань футболки вспотевшую ладонь.

— Газету.

Рыжий дружинник показал на лежавший рядом с чемоданом еженедельник «Футбол-Хоккей» (тот приподнял края, будто паруса — грозил сорваться с места при сильном порыве ветра). Продолжал теребить усы, словно вдруг разволновался.

— А!..

Я аккуратно накрыл деревяшку приклада книгой Островского. Сдержал желание немедленно захлопнуть чемодан, щёлкнуть замками.

— Так… — сказал я. — Немного почитал. Просмотрел фотографии, заголовки. И турнирную таблицу.

Парни синхронно вздохнули — разочаровано.

Мне почудилось, что их плечи поникли.

— Жаль, — сказал рыжий. — А мы не успели купить. Задержались там… с одними. Ведь знал же, что нужно было первым делом к ларьку идти!..

— Прямо перед нами последнюю забрали! — сообщил его напарник. — Представляешь?

Черноволосый дружинник кивнул в сторону ларька «Союзпечать», где снова выстроилась очередь: минуту назад прибыл очередной автобус. Дёрнул плечом — будто от досады. Его тень, накрывавшая чемодан, пошатнулась. Порыв ветра погладил меня по волосам, прокатил рядом с еженедельником «Футбол-Хоккей» фантик от конфеты. Мужчины снова склонили головы: фотография в газете (спортсмена в полосатой футболке) притягивала их взгляды, а вполне возможно, что и мысли.

— Так… забирайте, если хотите, — сказал я.

— Что?

Дружинники посмотрели на меня с нескрываемой надеждой во взглядах.

— Газету, — сказал я. — Берите. Я всё равно не собираюсь её читать.

— Это ещё почему?

Рыжий сощурил глаза — взглянул на меня так, будто заподозрил в связях с иностранной разведкой.

— Так… СКА опять проиграли! — сказал я. — Представляете? «Спартаку»! В первом тайме ещё держались. Забить могли! А потом… Четыре — ноль!

Махнул рукой. Состроил печальную мину.

— О чём можно читать после такого?! — спросил я.

Морщины на лицах парней разгладились.

— Так ты за ростовчан болеешь? — поинтересовался рыжий.

Я печально вздохнул.

— Отец болел. Ну и я… привык уже.

— Дааа, — протянул черноволосый. — Четыре ноль — это обидно.

— Ещё бы, — поддакнул рыжий.

Смотрели дружинники не на меня — на газету.

— Но ты не