— Нашла, — прошептала я, выходя к женщине.

— Я закрою и поднимусь к тебе в комнату, — Фаина выхватила ключ из моих рук и подтолкнула меня к лестнице.

Затаив дыхание я прошла в туалет. Я слышала только стук собственного сердца и сбитое неровное дыхание. Пальцы не гнулись, не слушались, окаменели. С трудом распаковала заветную полоску.

Я даже не знаю, что теперь делать.

Боже…

Достала инструкцию и принялась изучать.

Через десять минут передо мной лежал тест, и я четко и ясно видела результат.

Две полоски. Две чертовы полоски.

— Ну что там? — Фаина Ивановна стучит в дверь, а и дышать не смею.

Как это могло произойти? Эта беременность… ее не должно было быть. Все не должно было зайти так далеко. Только не от Германа.

А что было бы, если бы я все-таки уехала во Францию? Пустота в голове. Никаких мыслей. Чистый лист. Нет ни чувств, ни боли, ни тревог. Все растаяло, растворилось.

Женщина продолжает упорно колотить в дверь, и только это приводит меня в себя. Я вновь дышу полной грудью. Вновь чувствую холодный пот, выступивший на лбу. Вижу две полоски перед глазами. Четкие и ясные две полоски.

Выхожу из туалета, а Фаина напряженно дышит мне в лицо.

— Я… беременна, — выдавливаю шепотом.

— Какое счастье, Вика! Это прекрасно! Волшебно! Материнство — это такое чудо! Поздравляю.

Искренне радуется. А я немею вновь. Я не знаю, как мне относиться к случившемуся. Я помню свое детство и помню свою маму. Самую лучшую маму на свете. А получится ли у меня стать такой же хорошей? Справлюсь ли я? Я же еще совсем молодая, совсем неопытная. И помощи мне ждать неоткуда. Герман поможет? Едва ли в это верю. Вскоре я опять ему надоем, и он прикажет собрать вещи. И куда я пойду с ребенком? На съемную квартиру? Без работы… без средств к существованию.

Беременность, похоже, заразна. Сначала Вера, потом Аня, теперь еще и я.

Герман что-то задумал.

К вечеру Аня сделала мне прическу и макияж, интересуясь, все ли со мной в порядке. Я соврала.

Все было не в порядке, но я продолжала улыбаться и молчать. И Фаину Ивановну попросила молчать, никому ничего не рассказывать, оставить мои проблемы в секрете. Я должна признаться Амурскому. И будь, что будет.

И я собираюсь сделать это сегодня.

Олег зачем-то отвез меня в театр. В его коридорах было безлюдно, и приглушенный свет туманом рассеивался между этажами.

— Герман Александрович ждет вас в зале. Он хочет, чтобы вы пели для него. — От неожиданности я вздрагиваю. Рядом со мной возникла миловидная блондинка, указывая рукой за кулисы.

С трудом передвигая ноги, я вышла на сцену. Черные шторы, свет сафитов, выключенный во всем зале свет. Музыка заиграла неожиданно, и я вздрогнула, глотая слезы. Передо мной микрофон, в который сейчас слышится только мое напряженное дыхание и истеричные всхлипы, а дальше бездонная темнота. Я знаю, где-то в этой темноте притаился мой хозяин. Он ждет, когда я спою для него красивую песню на французском языке, предвкушая сладкий чарующий голос, в который он отчаянно влюблен.

Трясясь от предстоящей порции унижения и порока, я пропускаю вступление и слышу раздраженный кашель, который разносится по пустому залу эхом. Музыка начинается сначала, и я сжимаю в руке микрофон, но никак не могу собраться. Ноги подкашиваются, я балансирую на грани потери сознания и слабого вменяемого состояния.

Чуть слышно беру первые ноты, фальшивлю, голос безбожно дрожит. Нет, я не могу петь, пока мое сердце в клетке, пока я полностью и безоговорочно во власти чудовища, жестокого и холодного.

Музыка гаснет, но я упорно стараюсь не фальшивить и продолжать песню.

В зале включается свет, и я закрываю глаза от яркой вспышки.

— Подойди ко мне, Вика. Ты сегодня ужасно, просто тошнотворно поешь, — слышу его голос, и тело сковывает озноб. Не могу заставить сделать себя даже шаг, но чувствую властный ледяной взгляд на своем теле физически. Он лапает, раздевает, убивает нервную систему.

— Подойди! — Рык зверя заставляет оставить микрофон на подставке и сделать первый шаг к чудовищу, к беспощадному монстру. Раз — и от сердца отрывается еще один кусок.

Два — я тону в пороке и стыде, ступая на ступеньки, спускаюсь в зал.

Три — душу вырывают из ее внешней оболочки и опускают в грязь.

— Моя сладкая девочка, — раскинув передо мной объятия, мужчина смотрит уничтожающим циничным взглядом. Сейчас он снова сделает это со мной, снова заставит стонать от удовольствия и раскрываться перед ним, как роза. А потом опустит в помои, сравняет с землей, уничтожит. И я снова и снова готова это принять.

Несмело подхожу ближе, как испуганная кошка. Переминаюсь с ноги на ногу и жду его указаний.

— Встань на колени, — шепчет в пустоте, и голос пронзительным эхом разносится по пустому залу. Глотаю слезы и покоряюсь.

Стою перед ним, как дура. А он вальяжно раскинулся в кресле и молчит. Смотрит свысока. Подчинил меня? Завладел? Нет. Просто я не могу ослушаться, не имею права. И боюсь его как тогда, при первой встрече.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — тихо шепчу, глядя только вниз. Я боюсь поднять глаза и посмотреть на него, потому что понятия не имею, что он задумал. Мурашки несутся по телу.

— Мне тоже, — Герман встает с кресла. Я слышу его шаги. Слышу стук его сердца, размеренный, четкий.

Его рука падает на мое плечо, и я вздрагиваю.

— Помнишь, как я выгнал тебя? — шепчет с напряжением, с хрипом. И я не могу понять, злиться он или волнуется. Только часто киваю в ответ, продолжая стоять на коленях и захлебываться собственным отчаянием.

— Тебе нравится стоять на коленях? — склоняется надо мной, как хищник к добыче, и шепчет прямо на ухо, обжигая кожу дыханием. Я не понимаю, чего он добивается и почему не выслушал меня.

— Нет, — голос все-таки срывается на отчаянный всхлип. Амурский берет мою руку и тянет вверх. Я поднимаюсь, и тогда он сам падает передо мной на колени.

Я делаю шаг назад, в пустоту. Дрожу от ужаса.

— Я буду стоять перед тобой на коленях, пока ты меня не простишь. Ты помнишь бал-маскарад? — недоверчиво прислушиваюсь к его голосу и обреченно киваю. Тот вечер, когда он вновь мне изменил.

— Жанна, моя тетка, ненавидит тебя, как и всех остальных на этой планете. Она наняла человека, чтобы тот