беспечное появление, как всегда, наблюдала старшая сестра. Больничный сумрак придавал ее настороженным глазам остекленевший блеск. Обернувшись на этот пронзительный взгляд, Вадим Самойлович шутливо козырнул, просиял добродушной улыбкой, за которой еще пойди разберись чего кроется. Он без стука распахнул дверь в кабинет заведующего, с порога смешливо поздоровался и исчез в душной комнате, облицованной деревом. Старшая сестра намеренно проходила несколько раз мимо кабинета, но так и не смогла ничего уловить, даже прислонившись ухом к пышной кожаной двери с золоченой табличкой «Заведующий отделением». Ни словечка, ни лоскутика фразы, ни вспышки ссоры не досталось ей, чтобы унять любопытство. Полчаса дверь кабинета была строго-настрого заперта, в том числе и для ординатора с его срочным вопросом относительно двух неоперабельных старушек из десятой палаты. Потом клацнул замок, скрипнули петли, дверь распахнулась. Заведующий маршировал куда-то в зыбком фиолетовом сумраке, ероша волосы, словно выискивая в них решение какой-то клубящейся предгрозовой думы. На ходу он подозвал старшую сестру и, разминая сигарету в пальцах, велел ей немедленно перевести больного из палаты номер 12/а на дообследование.

– Это который вчера среди ночи у нас неожиданно ожил?

– Да, вези его сейчас же в третий корпус, в отдельный бокс – на дообследование.

Не успела старшая сестра толком расспросить, не успела хитро разузнать хоть что-нибудь, заведующий уже ускользнул к дальней лестнице, ненасытно и нервно курить. Из приоткрытой двери его кабинета струился тусклый свет и тут же бесследно растворялся, поглощаемый сумраком отделения. Не укрылась эта легкомысленно оставленная лазейка от зорких глаз ординатора, который уважительно позволил заведующему потеряться в дали и тогда уж вороватой тенью скользнул в его кабинет.

За столом заведующего, изогнувшись на краешке кресла, Вадим Самойлович изучал рентгеновский снимок через старый, давно списанный проектор. Солнце, отстраненное занавеской, пробивалось в небольшую комнатку, облицованную темным деревом, озаряло неуместной радостью июньского утра коричневый диванчик, изукрашенный седыми дырами от сигарет, оброненных заведующим в изможденном полусне после многочасовых операций. Ветхая мебель, казалось, страдала от тесноты и с огромным трудом сдерживалась, чтобы не чихнуть от пыльной тяжести нагроможденных в кабинете бумаг. На небольшом журнальном столике, на блеклом комоде, на письменном столе, возле окна в беспорядке валялись листы статей, отчеты, выписки, медицинские журналы, увесистые перекошенные справочники. Черный низенький сервант ежился от тусклых рюмок и бесхозных чашек с недопитым чаем или ржавым последом некогда горчившего в них кофе.

Тихо скользнув по кабинету, ординатор, как всегда, отшатнулся от зловещей Венеры. На советском холодильнике «ЗИЛ» поблескивала лаком подаренная заведующему на шестидесятилетие деревянная кобра с грозно развернутым капюшоном, чешуйчатая кожа которого была одновременно женскими бедрами. Холодная шея являлась обольстительной талией этой затаившейся перед броском женщины-змеи. Парализующий взор внимательных глаз, приоткрытая пасть, раздвоенное жало и два хищно выгнутых ядовитых зуба воплощали Медицину во всей ее угрожающей и завораживающей красоте. Ординатор замер. Ему, как всегда, почудилось, что змеища норовит подмигнуть и угрожающе сверкает оранжевыми стекляшками глаз. Опомнившись, ординатор подкрался, застыл за плечом Вадима Самойловича и приступил вместе с ним к изучению снимка.

В лучах старенького проектора сквозь темно-фиолетовую дымку неясно просматривался фрагмент грудной клетки. Кривобокие позвонки уложены друг на друга как доисторические кубики. Белесые ребра изогнулись веером беговых дорожек. Сухенькие синюшные ключицы хрупко, жалобно просвечивают. Ординатору, как всегда, показался иллюзорным весь этот механизм, наскоро собранный из довольно ненадежных деталей, среди которых якобы теплится намек, подобие или только мимолетное присутствие души. Но в данный момент отнюдь не это заставляло Вадима Самойловича вглядываться в темно-фиолетовую дымку. На уровне грудины выявлялось отчетливое, плотное затемнение. Удивительно симметричное, изящно очерченное, оно напоминало вырезанный из бумаги силуэт готического собора. Вот контур романской колокольни с завитками орнамента. Острые игольчатые шпили башенок образуют причудливый профиль, похожий на запись кардиограммы или на острые всплески стальной воды, если с высоты утеса сбросить в море валун не меньше инвалидной коляски или маленького автомобиля. Сбросить, а потом, попятившись от самого края, наблюдать, как взметнется к небесам множество встревоженных рук воды, взывая о помощи, жалуясь на неожиданную и незаслуженную боль… Приковывала взгляд пугающая симметрия затемнения, строгие линии которого исключали случайность или поспешность, так излюбленные болезнью. Нижний край медленно тускнел по направлению к брюшной полости, отличался строгостью боковых границ, ровными линиями без единого штриха, что придавало им еще большее сходство с отвесными стенами собора. Ребра прикрывали силуэт бледными складчатыми портьерами, будто бы охраняя от любопытных глаз и от грубых пинков спешащего в толпе грубияна. Еще раз проследив контуры остреньких башен, различимые на шпилях флигели-флажки, черную лепнину на верхних ярусах колокольни, Вадим Самойлович опустил голову и погрузился в тягостное раздумье.

Ординатор тут же тихонько попятился и, незамеченный, выскользнул из кабинета. Его сердце билось так отчаянно, словно он только что пробежал по карнизу перехода, соединявшего пятый корпус с третьим. Он попытался успокоиться: ничего особенного не случилось, всего лишь затемнение неясной этиологии на флюорографии грудной клетки, видимо, того самого пациента из палаты 12/а. И тут в фиолетовый сумрак коридора из самой дальней палаты, поскрипывая, выехала кровать. Через несколько секунд железная скрипучая кровать рывками поравнялась с ординатором. У изголовья рулила старшая сестра, прославленная еще и тем, что умеет выудить у родственников деньги даже в тот последний момент, когда душа пациента или ее смертный органический аналог уже отделился от тела и почти предстал перед Всевышним. Ординатор поморщился от затхлости белья и столетнего верблюжьего одеяла, а еще он отметил слипшиеся бесцветные волосы на подушке и стальной медальон лица.

– В реанимацию? – все-таки не сдержавшись, поинтересовался он у тюленьей спины.

– Из 12/а переводим в третий корпус, дообследовать будут, – отчеканила спина, защищенная от невзгод вековым панцирем сала.

И тогда ординатор сообразил, что парень с мертвенно-бледным лицом, чья голова чуть подрагивает на подушке от размашистых движений кровати, является источником рентгеновского снимка с готическим собором в грудной клетке. По всей видимости, у него многолетний запущенный туберкулез. На днях этот парень умер, но потом неожиданно для всех вернулся к жизни. Наверняка, подумал ординатор, именно поэтому его везут на подробное обследование – хотят выяснить, как удалось вернуться назад, как он умудрился очухаться с таким обширным собором в груди. Теперь в третьем корпусе этому парню будут делать разные анализы, пробы и тесты. Может быть, на этот раз удастся выявить механизм возвращения к жизни, чтобы в дальнейшем применять его на практике. Поначалу, конечно, размышлял ординатор, эти методы будут доступны не всем, а только в особых случаях, избранным людям, которым организации или родственники готовы оплатить безосновательное, ничем не оправданное