Шайтан освобождал Углегорск, благополучно дожил до победы в Дебальцеве, да вот на ровном месте вляпался в грязь. В Чечне был сапером и здесь по привычке прилип к взрывчатке. Шайтан разбирал патрон ДШК, когда тот взорвался. В госпитале отрезали кисть левой руки и вынули левый глаз.

Вернулся в Россию, долго доказывал свою инвалидность и с помощью общества получил третью группу. Почти ни с кем не общается.

Да мы не в обиде, Шайтан. Мы помним тебя и всё понимаем.

Орда. Прошагал Весёлое и Дебальцево, хорошо послужил и потужил в армии двух республик. Были у него Афган, и Чечня, и Осетия, и вот на старости лет занесло в Донбасс.

В мае пятнадцатого областью Войска Донского Орда был приговорен к расстрелу по доносу своих бойцов. Вызвали в казачий штаб в Донецке по надуманному предлогу, а там поставили у забора вместе с товарищем, ополченцем Уралом, кого за компанию, и зачитали расстрельный им приговор: «За подрыв казачьего духа в войсках…»

– Называл казаков трусами и мародерами? – спросили у стенки.

– Еще как называл! – прямее стал у забора Орда. – Называл тварями и мерзавцами. Не хотели у меня идти в бой. Я им: «Вы нечисть! Вы же за свою землю воюете! Вперед!» Бесполезно! С позиций сбегали. Под Дебальцевом рота Севера взбунтовалась в окопах, оставила передовую и двинулась в тыл. Мы с Синим встали с пулеметами и били им под ноги: «Назад!!! Туда! В окопы! Там – ваша Родина! Застрелю!!!» А они мне: «Два месяца там! Нам Север ни рубля не дал, нам жить не на что. Ты тоже пойми!» На меня те доносы про «трусов» и «мародеров» не казаки писали. Казаки в бой шли нормально. А писала нечисть и твари, что спрятались в казаках.

– Расстрелять! – утвердили ему приговор. – Собрать пока желающих на расстрел.

– Парня-то отпустите. Он ни при чем, – кивнул старик на Урала.

– Покурите, пока добровольцев найдут…

Пока собирали команду, некий Ирбис успел бросить Бате за приговор: «Они ж россияне! Кого расстреливаете?»

Это спасло.

Последний раз я видел Орду летом шестнадцатого. Уже не в армии, а в тяжелом запое, в освобожденном им же Дебальцеве.

– Ну что. За Россию? – гляжу я на поднятый им стакан.

– Россия много раз меня оставляла. И много у меня отнимала.

Не вышло у него молча попить.

– Так то ж не Россия, – сижу я напротив, сам в федеральном розыске в этой России. – Это же люди такие. Что прикрылись Россией.

– Орда, хватит уже, – забирает стаканы Зем.

– Это ж не вылечишь, – поясняю я Зему. – Жизнь еще идет, а судьба уже кончилась.

– Слышь, Ангара, – встает из-за стола совсем тяжелый Орда. – Домой поедешь, Оби от меня поклонись. Мне с ней не свидеться.

Через месяц я катил автостопом Донецк – Красноярск. Шофер растолкал меня на середине моста:

– Вон она, Обь! Че хотел от нее?

– Царский поклон передать…

Урал – золотые руки войны. «Убийца танков» – назвал его кто-то однажды. Нажег на Весёлом украинской техники, развел такие же костры под Дебальцевом. Гранатометчик, пулеметчик, минер. В душе ни капли страха, а для друзей – последняя рубаха.

Война сожрала его изнутри, когда завершились бои. Запил, загрустил, собрался из Донбасса домой, по пьянке захватил с собой невесть какую жену. Потужил еще дома да оттуда прямиком в ЧВК, а дальше в Сирию – разжиться копейкой.

– Урал, ты здесь за Родину погибнешь, хоть и бесплатно, – звонили мы из Дебальцева. – А там за кого?

– Семью кормить нечем, – сознался он по чести.

Урал погиб в Сирии в сентябре семнадцатого. Хоронили его, Алексея Гладышева, всем двором. Было это в Перми. Остались у него старые мать с отцом, сестра да невесть какая жена. Было ему тридцать лет, детей он завести не успел.

Эх, Урал… Зачем тебе деньги, коль был ты сам чистое золото.

Зем начал одним из первых: Аэропорт, Саур-Могила – все самые трудные бои четырнадцатого года. Из боев – на госпитальную койку да снова обратно. Дошел до Дебальцева, где под Логвиновом вывел его из строя Урал: выстрелил перед ним из огнемета в укропов. «У меня мозг в кашу!» – объяснился после на госпитальной кровати Зем, списанный со службы в утиль.

Летом пятнадцатого сидим мы у Зема в Донецке на крыльце летней веранды: я, он, Шайтан (уже без руки и без глаза) да один бывший урка, уже в камуфляже – полиция Донецкой Республики.

– Всю жизнь босяком был, – не темнит полицейский о прошлом. – Два года назад еще электриком был. Кто бы сказал, что в «мусора» пойду!.. Мне блатные звонят: «Ты шо, „красным“ стал?» Я им: «Да бля буду, в зеленом стою!» Они снова: «А как братик?» А шо им ответить? Я же опять: «Да война, понимаешь.» Но те на своем: «Ну, оно, конечно. Спросу нет. Но шо всё-таки за канитель?»

Сам с Запорожья, оттуда же пришел воевать за республику. Перед уходом успел дома коктейлем Молотова сжечь «псовый»[13] уазик. Другие «псы» в отместку украли ребенка – шестилетнего сына. Товарищи-урки смогли выкрасть обратно, вывезли тайно в Донецк.

– На родине мне три вышки объявлено и два срока лет по пятнадцать, – знает он про дорогу назад.

А Зем женился в Донецке, и летом того же года родился у него сын. Здоровый и рослый, как он. А отец снова восстановился в армии, послужил еще год, получил младшего лейтенанта.

Зем родился на Украине и была у него в жизни мечта: стать российским офицером.

– Теперь уже никогда, – показывает он шрамы от «града», на которых в двадцать лет кончилась эта мечта.

«Молодой человек, может, вам время комиссоваться и оформлять инвалидность?» – смотрели его и качали головами врачи в больнице Дебальцева.

Но из армии Зем ушел не поэтому. Жизнь сама разобралась с мечтой.

– Не могу я уже. Воевать мог, а служить не могу. Что-то начнется, тогда и вернусь, – бросил он службу.

– Не вышел из тебя офицер?

– Не вышел, – развела Зема с мечтою жизнь. – И так же в Российской армии? Не служат, а тужат? – еще не верит он жизни.

– Похлеще. Тяни лямку, пока не выкопают ямку…

Хакер. Было поколение пепси и рок-н-ролла, пришло поколение интернета. Были у Хакера игровые приставки «Дэнди» и «Сега», и прилипла зараза к рукам до самых восемнадцати лет, когда все ядерные процессоры подвинул военкомат.

Хакер примчался из России в Донецк