Шрифт:
Закладка:
Возня с Сарматом – это и было всё организованное «Семеркой» сопротивление. Но пока били «полковника» и были заняты кулаки, сбежал сам командир – «генерал» Сочи. Попросился у конвоя до туалета, откуда бросился на забор и перелетел его как ядро.
А потом пришла в движение вся Новороссия. Начала в январе с финальной битвы за Донецкий аэропорт, продолжила боями по всему фронту, а закончила февральским штурмом Дебальцева.
В январе пятнадцатого года наш отряд с «Би-2», «Востоком» и «Сомали» участвовал в боях за Весёлое – маленький поселок в аэропорту, через который 19-го числа рвались укропы на помощь своим погибающим «киборгам». Да не помогли никому – сами сгорели в Весёлом.
И в эти же дни Сочи с Сарматом явились уже в Песках – как воскресли из небытия. Оба в лохматых казачьих папахах, и оба какими-то самозванцами в исторических должностях. Сочи признался: «Я командующий фронтом! У меня в подчинении те и те! – Признался, а после вздохнул: – Только они меня ни хрена не слушаются…» А Сармат – «командир российской бригады» – по старой привычке орал на бойцов.
– Почему не убили тогда? – спрашивал я после Орду.
– Я правда не мог, – не обманывал он. – Я собирался, да каждый раз рядом кто-то вертелся. Свидетели лишние.
Эти два выродка в январе пятнадцатого собрались устраивать штурм украинских Песок. Приехали на позиции ополчения, нашли казаков и там, объявившись генералами Батьки, главного казачьего атамана республики, рубанули сплеча:
– Батя сказал: брать Пески! Всех в бой!
Им тамошний казачий командир, россиянин:
– Это на смерть?
Но Сочи уж след простыл: отдал приказ – и бежать, пока не стали с ним разбираться. Но остался от «Генерального штаба» Сармат, и при нем начали разбираться.
Командир созвонился с «Востоком», с позицией «Вольво-центра» (дорога на Пески), похлопотал за своих казаков:
– Мои на Пески попрутся – никого не пускать!
Потом сразу в штаб Бате:
– Ты давал приказ Пески брать?
– Давал, – гудел Батя. – Сочи давал. Сочи сказал: «Могу завтра же Пески занять, у меня силища – во!» Я ему: «Ну занимай, если можешь».
Так всё прояснилось с Сочи. Осталось решить с «командиром российской бригады» наркоманом-барыгой Сарматом.
– Ну, где твоя героическая бригада?
– В Ростове-на-Дону разгружается, – ничуть не смутился Сармат.
Ладно. Подвели его к карте:
– Показывай, как брать будешь?
Сармат потрогал карту, пошуршал и потыкал, провел по ней пальцем черту:
– Короче! Нам всюду хана! Надо наступать!
Звонит им Батя:
– Сворачивайте свое наступление…
Носит же земля таких вот чертей! Где они сейчас? Говорят, живы.
В феврале наш отряд с бойцами «Би-2» запирал «горлышко» окружения Дебальцевского котла – Логвиново. Где на их полсотни стволов шли танками и пехотой кадровые украинские батальоны. И снова, как в Весёлом, сами сгорали в огне.
И вот наступил второй «Минск». И разорвал в клочья Макеевскую отдельную сотню. Потому что отнял у нее войну. Потому что бои за Дебальцево наконец поставили точку в истории донецкого ополчения, которое показало способность воевать лишь во время войны и которое превращалось в банду, разлагалось от тоски, водки и мародерства при самом худом перемирии.
Так это те, кто малость, да воевал. Было и такое ведь ополчение, что только на блокпостах «лазить по бардачкам» да орлами в тыловых городах, а кого ни спросишь, каждый: «Я из разведки!» А вот подкатывал к городу фронт, и в форме разведчиков они уже первыми стояли в очередях на границе с Россией.
– Куда летите, герои?
– Так ведь отступаем!
– А куда отступаете?
– В Челябинск мы едем…
– Что ж так глубоко отступаем?
Это тоже горькие и постыдные страницы Донбасса. Которые не вырвать, не сжечь. Которые нельзя замолчать.
Я видел лохмотья от нашего «Беркута» летом пятнадцатого. Это был не отряд – пара десятков выцветших привидений, не знающих, кто они здесь.
Победители Дебальцевского котла сами им были побеждены. После Дебальцева пришел конец всем этим отрядам, год топтавшим здесь землю. Дебальцево поставило точку в этой истории. Полетели на землю все вывески и гербы, покатились короны ханов и атаманов, вцепившихся в ополчение. Но те, кто желал служить дальше, вошли в вооруженные силы республик. В армейские боевые бригады.
– Вы предали «Беркут»! Предали казачество! – говорили тем, кто ушел из отряда.
– Это вы предали. Мы оружие не сложили, – верно тыкали из бригад.
Макеевская отдельная сотня – наш «Беркут» – закончила свои дни близ Горловки, в деревне Кондратьевка, куда причалила после победы в Дебальцеве. Закончила поучительно и символично – в доме для престарелых, где однажды и навсегда выделили ей угол погреть свои кости. Из которого за весну утекли все бойцы: кто в боевые бригады, кто в вечную самоволку, кто-куда ноги несли. Бежали, только б подальше от Кондрашки… Отвяжись, плохая жизнь, привяжись хорошая.
А еще в мае пятнадцатого народная власть Донецкой Республики разогнала всё казачество. Кому ультиматум, а у кого силой отняли оружие. Полетели наземь черные донские папахи. Полетели от новых ветров, да порой заодно с головой.
К лету из обезоруженной Макеевской сотни остались в Кондратьевке десятка два привидений, а с ними и командиры – Север да Карабах. Кондрашка свела их с ума: Север назначил себя командиром батальона, присвоил себе полковника, а сына Малого поставил своим заместителем, присвоив ему майора. Карабах стал директором этого дома престарелых с единственным в нем стариком.
Потом обезоруженная сотня приволокла в дом престарелых охотничье дробовое ружье, потом установила с ним пост у дверей, потом назначила караул, потом открыли подвал и стали сажать туда тех, кто пил в карауле, и те выходили из подвала пьянее, чем были: другой караул прятал там брагу. Потом стали сажать и всех остальных, кто пил после и до караула… Это их и видел я после, в июле месяце, на КПП Дебальцевской 7-й армейской бригады.
– Все самые преданные казачеству и остались! – объяснил мне про них Руслан.
Объяснил, а сам – глаза в пыль. Не дурак ведь, знает, что врет.
А потом было что-то еще с этой сотней в Кондрашке.
А потом они улетели все на Луну или все умерли.
Развеял ветер Макеевскую отдельную сотню. И наградой ей то, что ее постигло.
Всё – дым. Остались лишь люди и имена, которым однажды в голодный год за
