Шрифт:
Закладка:
Сама СП, с самого начала воскресения в её душе тяги к сочинению стихов, от еврейских мотивов не только не уходила, но часто выдвигала их на авансцену своего поэтического творчества. Конечно, все её публикации, в том числе первая книга стихов, находили своё место в печати уже в годы гласности. (Напоминаю: её первая книга вышла в 1990-м.) Но стихи писались раньше, иной раз - много раньше.
Помните Буг из концовки стихотворения "Ни одной агоры..."? - это видЕние, а вот воспоминание:
И железнодорожный мост,
Шагнувший через Буг,
И та трава в ребячий рост
Наведаются вдруг.
А ещё: "Был хутор на Волыни...", и Голта с Юзефполем, и... "Девочка Аврума". (Отец СП, рано умерший; она ведь по отчеству Абрамовна; но, несмотря на то, что она на шестнадцать лет старше меня, с первой встречи просила обходиться без отчества.) В стихотворении же "Судьба припасла мне заброшенный парк...", в первый раз вошедшем в книгу "Под оком небосвода", а затем "перекочевавшем" в обе последние книги, встречаем: "А если еврейский случится погром,/ За нас заступиться попробует гром..."
Самый интересный случай - стихотворение "Я прощаюсь со слякотью..." Полагаю, позволительно утверждать, что тут речь может идти о двух стихотворениях (так нередко бывало у позднего Осипа Мандельштама), - настолько различны редакции в первой, ещё российской, книге и в остальных (израильских). Первые две строфы (а всего их три) и композиция одни и те же. Различие - в последней. Приведу оба варианта. Первый:
Изложил Шафаревич,
Куняев пристукнул печать -
Про меня, русофобку,
вердикт повсеместно размножен.
Если вправду взашей,
и проклятье вдогонку, - уложим
Серебро нашей речи.
И золото рощицы тоже
(Как растерянно светит, застигнута днём непохожим!),
Чтобы спрятать поглубже. Укрыть.
И потом завещать.
Кто такие Шафаревич и Куняев? Информирую молодёжь, с этими именами незнакомую. Игорь Шафаревич - математик, член-корреспондент АН СССР, но также и автор антисемитской книги "Русофобия". Станислав Куняев писал юдофобские стишки и одно время был главным редактором журнала "Наш современник", антисемитского во времена гласности.
А теперь второй вариант:
Ну и что? Всё равно не своя. Не своя - хоть умри!
Собирайся, народ мой, - ты тоже великий - с вещам.
Есть земля для труда, и любви, и еврейской печали,
Для высокой волны - мы недаром её раскачали,
А над Ерушаймом сияющий свет изначален.
И высокие горы. И синь - от зари до зари.
В первой версии - обида, растерянность (даже рощица "растерянно светит"), но и уверенность, что "серебро нашей речи" (русского поэтического языка) мы, евреи, увезём с собой - никто не помешает нам его "укрыть. И потом завещать". Вот только кому? Детям и внукам, родившимся в Израиле, которые, как правило, этой частью завещания пренебрегут?..
А в новой редакции - совершенно иной мотив, иная интонация - ликующая, ощущение, что столице Израиля - древнему Иерусалиму изначально подарен сияющий свет над ним. Не в смысле погоды, конечно. Этот свет - Божественный!
4
В своём предисловии к первой книге СП Д.Самойлов предположил, в связи с её стихами о войне, что "ещё, наверное, не дописана последняя строчка в литературной истории военного поколения". Я думаю, что к поэтам этого поколения СП причислить нельзя. Она рвалась принять участие в той войне:
В июне, в том году суровом
Идёт поверка: все ли тут?
На фронт уходят Миша с Лёвой,
Меня с собою не берут.
В следующей строфе она называет себя третьей лишней и объясняет, почему: "Ведь у меня туберкулёз". В этом замечательном стихотворении мотив, связанный с войной, как бы раздваивается: с одной стороны, "идёт поверка: все ли тут?", с другой - СП переживает из-за того, что она в этой группе мужчин - только провожающая.
Идут не быстро. Потихоньку.
Поют. И сбоку я пою
Про козака, что на вийноньку{1}
Поехал и погиб в бою.
Потрясает концовка стихотворения:
О тот прощальный край перрона,
И грохот грома отдалённый,
И руки холоднее льда.
Отцов увозят эшелоны,
Сынов увозят эшелоны,
Увозят милых эшелоны
Совсем не так, как поезда.
Тут мне видится отсылка к Д.Самойлову, к его "Сороковым, роковым..." (1961), где "извещенья похоронные,/ и перестуки эшелонные". Но антиномия "эшелоны-поезда" - её, СП, точная находка.
В книге "Ариэль" стихотворение входит в раздел "Когда-то у него была война" (у него - Миши, Михаила Ильича - её мужа). Тут есть и другие превосходные тексты, например, "Фотография:
Здесь живы все. Здесь девочки юны.
Смеётся Лёвка. Толя морщит губы.
Здесь нет войны. Здесь нет ещё войны.
Но мирный день уже спешит на убыль.
Если вчитаться в это стихотворение, в его реалии (снегопад, городской сад в больших сугробах) и вслушаться в интонацию ("Нас шестеро. Глаза у нас блестят,/ Мы все в снегу, искрится он и тает. <...> А как свежи от снега наши лица"), поймём, что оно скорее мирное, чем предвоенное. И только концовочные строки напоминают, что войны ещё нет. Но она приближается, и вот она уже здесь.
Мы были из единой плоти,
Ещё тянулись и росли,
И вот они уже в пехоте -
На вздыбленном краю Земли.
"Как мы любили, как жалели..."
Они - это "первые мальчики свои". Слава Богу, Миша вернулся с войны. Инвалидом, но вернулся. "И заносит снежок костыли" ("Ещё война").
И, наконец, "Диагноз". Миша уже не военнослужащий, а "домашний".
Рассвет угрюм. И сер лицом.
Но нет, не
