в средневековом обществе не существовало идеи детства" [9, с. 125].

Говоря конкретнее, в XI веке в Европе широко распространился обычай, при котором родители приносили обет отдавать в монастыри новорожденных и даже еще нерожденных детей. Не только родители и опекуны, но и монахи могли произносить обеты за малюток, якобы "добровольно" покидавших родной дом и вступавших в обитель. В те годы, по мнению Вязигина, родители, отдававшие малышей в монастыри, видели в этом акте своеобразный ритуал жертвоприношения. Ребенок приносился в искупительную жертву церкви, чтобы он молился и каялся за своих грешных родителей. Как показывают действовавшие в те годы уставы и правила монастырей, таким детям возврат в мир был отрезан пожизненно. В подтверждение этого Вязигин приводил постановление одного из соборов, каравшее отлучением таких подневольных иноков за любую попытку надеть мирское платье. С того момента, как за них был произнесен обет, судьба детей была предрешена без их согласия. Они становились "не-вольниками" и не могли уже "стряхнуть со своей выи иго устава" [8, с. 282].

Юные создания, против своей воли оторванные от семьи и отданные на "воспитание" в лоно церкви, назывались на латыни nutriti (букв. выкормыши) или puer oblatus (букв. предложенные мальчики). Замечу, что, цитируя тексты Григория VII, Вязигин повсюду переводил производные от слова nutriti, как кормление или вскармливание. Наверно, сегодня, привычнее бы звучали слова воспитанники и воспитатели.

Так или иначе, Григорий VII нигде не упоминал ни отца с матерью, ни место своего рождения. Считалось, что его родители были незнатного происхождения и занимались тяжелым трудом для того, чтобы прокормиться. На основе многих упоминаний Григорием VII своих ранних лет в школе Клюнийского монастыря, Вязигин подтверждал ранние предположения историков церкви, что Григорий VII был одним из малышей, отданных родителями в монастырь с ранних лет. Постоянно подчеркивая, что он не по своей воле оказался в монастыре (non libenter ad sacrum ordinem accessi), Григорий VII вспоминал, что "монастырские обеты были произнесены за него, и его участь была определена поступком его родителей" [8, с. 283]. Вдали от семьи образ родного отца стирался в памяти мальчика, а его место занимал святой Петр, которого будущий папа представлял себе "императором и властелином всей земли". Считая апостола Петра своим воспитателем или кормильцем, а себя его воспитанником, в критические моменты своей жизни Григорий VII обращался к нему с мольбой "услышать раба своего, вскормленного им с малолетства".

О том, какими методами воспитания руководствовались в XI веке монахи, можно составить себе представление по поучительной истории из жизни архиепископа Ансельма Кентерберийского (1033-1109). Однажды некий аббат пожаловался ему, что не знает, чего ожидать от своих воспитанников: "Злонравны они и неисправны; днем и ночью мы непрестанно их бьем, а они по-прежнему делаются самих себя хуже <...> Всеми способами утесняем мы их, дабы они исправились, они же нисколько не исправляются".

Ансельм изумленно переспросил: "Непрестанно их бьете и утесняете? Какими же они становятся с возрастом?"

"Тупы и звероподобны", - последовал раздосадованный ответ аббата [10, с. 326].

Ужасаясь услышанному, Ансельм пытался возразить аббату, что от такого неразумного стеснения в детях прививаются, умножаются и разрастаются многочисленные порочные черты и укореняются пагубные модели злобного поведения

Заранее заметим, что сам Ансельм с годами был вынужден подчиниться грубому физическому насилию над его волей. Когда он, будучи старым и больным, не хотел принимать пост архиепископа, другие епископы схватили его под руки и силой потащили к королю. Затем, также силой, они вытянули его правую руку - для принятия посоха, материального символа посвящения. Сопротивляясь, Ансельм так сильно сжимал пальцы, что епископам не удавалось их разжать. Тогда они грубо (так сильно, что Ансельм закричал от боли) прижали посох к его кулаку, завершив тем самым ритуальный обряд посвящения в должность. Ансельму не помогли никакие протесты против незаконности свершившегося, и ему не позволили избавиться от нежеланного ему поста [11].

Григорий VII во многом заметно отличался от Ансельма Кентерберийского. Он никогда не был склонен к философии, не отличался любознательностью, не стремился к углублению знаний в теории и считался слабым ученым и богословом. В детстве его прельщала рыцарская жизнь, и будь его выбор, он бы стал воином. Покорившись судьбе, продиктовавшей ему волю наставников и родителей, Григорий VII ощущал себя призванным любой ценой воплощать в жизнь идеалы своих воспитателей и рьяно отстаивать привилегии церкви, ставшей ему родным домом. Взойдя на папский престол, он видел себя не только естественным наследником и преемником Петра, а еще и наместником Бога на земле, обладающим ключами ко входу в царство небесное. Излюбленным методом притеснения Григория VII за большие и малые прегрешения стала анафема, а там, где отлучение не действовало, он насаждал свои церковные доктрины, прибегая к мечу.

При этом вполне реальный в его глазах "град" небесный был для него важнее, чем "град земной". Семья и дети оставались для него пустым местом. Как замечал Бертран Рассел в книге Брак и мораль, согласно христианской доктрине тех лет, "мужчина и женщина вступают в брак не ради рождения детей, а для того, чтобы удержаться от блуда". В итоге "искусство любви оказалось забыто, а брак ожесточился" [12]. В глазах Григория VII брак стал настолько греховным, что он требовал, под угрозой анафемы, безбрачия для священнослужителей и их разлуки с женами.

Ожесточение брака порождало детей, у которых понятия сочувствия и сострадания были атрофированы. Хотя Григория VII не обвиняли в садизме, но и назвать его милосердным человеком было нельзя. В плане личных черт характера у него наблюдалась отталкивающая смесь сентиментальности с жестокостью. С одной стороны, он проявлял себя как мягкий и кроткий человек, плачущий от умиления во время богослужения. С другой стороны, он был беспощадным по отношению к тем, кого считал врагами римской церкви и святого Петра. Современник и убежденный противник Григория VII, кардинал Бенно обвинял его в казнях без суда, пытках и несправедливых отлучениях. Британский писатель Джозеф Маккейб (1867-1955) описывал Григория VII как "грубого и жестокого крестьянина, мобилизовавшего свою грубую силу на службу монашескому идеалу, который он принял" [13]. Чтобы не оставаться голословными и хоть чуточку представить себе, до какой степени изуверства и бесчувствия доходил Григорий VII, упомяну, что он взял под свое покровительство аббата, приказавшего выколоть глаза трем приорам своего монастыря и отрезать язык еще одному за попытку противостоять его власти. Впоследствии сам Григорий VII так жестоко обращался с незаконно арестованными им послами Генриха