ведут себя соответственно. Опасность их только приятно будоражит. Случается, что, договорившись с хозяевами и хорошо заплатив за сохранение тайны, предстают в роли веселых девок, причем не только в политесных на свой лад веселых домах вроде «Лесной феи», но и в натуральных притонах — это будоражит шалопутниц определенного склада...

Студиозус Балле рассказывал недавно про герцогиню из старинного рода — она часто навещала довольно грязные и подозрительные портовые кабаки, одетая как тамошние веселые девки, плясала «патагар»20, а потом в задней комнатке принимала матросов и мелких шныпарей, каких в этих кабаках хватает, брала с них денежки — и потом делала из этих монет ожерелья, которыми украшала будуар. Супруг, обладатель развесистых рогов, возможно, и терпел бы это, развлекайся герцогиня среди благородных, но однажды, что-то заподозрив и с помощью ловких соглядатаев узнав печальную правду, зарезал супругу в собственной трапезной. Дахор Четвертый к нему благоволил и даже сочувствовал, зная немало от Тайной Стражи, а потому герцог всего-навсего был отправлен поправлять здоровье в дальнее имение, где и сидел безвылазно четыре года. Король Роме-рик то ли согласился с решением своего предшественника, то ли не вспомнил о герцоге во время больших коронных послаблений, как водится объявленных после коронации...

Одним словом, немало случаев, когда благородные дамы развлекаются еще более предосудительно, чем эта синеглазка. Однако Тарик в жизни не слыхивал, чтобы так вели себя юные благородные барышни. Судя по великолепному коню и щегольскому мужскому платью, она из состоятельной семьи, а ведь даже небогатые дворяне держат возле дочек Воспителл, строго следящих за неукоснительным соблюдением политесов. И тем не менее... Как-то же она ухитрилась выскользнуть из-под надзора и появиться на улице одна, без грума. Возможно, и сейчас пошла проторенной дорожкой...

Если бы Тарик не видел ее раньше — ни за что бы не заподозрил переодетую барышню. Безукоризненный маскарад: роскошные волосы заплетены в две толстых косы калачиком, перевитых бисерными нитями (излюбленная прическа молодых незамужних простолюдинок). Платьице из золотистого шелка с черными разводами, со скромным вырезом, без единого клочка кружев, какие разрешено носить только дворянкам. Украшения небогатые: серебряная цепочка и два перстенька. Тарик не считал себя знатоком выражений женского лица (которое у женщин сплошь и рядом маскирует истинные помышления), но чем больше наблюдал за прекрасной незнакомкой, тем больше казалось, что на ее личике — примечательная смесь любопытства и легкой робости. Вполне может оказаться, что подобное приключение она учинила впервые. Интересно, как

О----------------- ■ ...... —-

она сюда добралась, неужели пешком? Или на извозчике? Ну, это легко узнать после окончания плясок — вон Дальперик со своими приятелями, среди них и «воспитанник» барона, так что устроить очередную слежку легко...

«Павану» знатоки и ценители музыки сравнивали с широкой, медленно и величаво текущей рекой. В самом деле, очень похоже: плавная мелодия, неспешный перезвон скрипиц и гитарионов, в который порой вплетается долгое с переливами пение трубы. «Павана» — долгий танец, как никакой другой, богатый на сложные фигуры, в основном медленные, затейливые. Синеглазка плясала искусно — как и Тами. В душе у Тарика не шелохнулось ни малейшей ревности — на то и пляски, где твою девчонку может пригласить кто угодно, — но все равно не особенно приятно смотреть, как Тами и ее соплясник, сразу видно, любезничают вовсю. Тоже обычное на плясках дело, но могла бы улыбаться и поскупее, не так широко и обворожительно. Правда, другого от красавиц нечего и ждать...

Бесова «павана» все не кончалась — затянулась, казалось, на битый час. Наконец Тарик с радостью определил по фигурам, что плясуны пошли на завершающий круг, а там и величавая мелодия стала стихать: одна за другой умолкли скрипицы, один за другим утихли гитарионы, последний перебор струн...

Соплясник чинно подвел Тами к Тарику, поклонился ему, приложив правую руку к левому плечу.

— Благодарю за позволение, сударь.

— Не стоит благодарностей, — как полагалось, политесно ответил ему Тарик.

И, глядя вслед пересекавшему Плясовую незнакомцу, уверился по его походке, что имел дело с переодетым дворянином. Вернулась прежняя мысль, упорхнувшая было вспугнутым воробейником, и он сказал чуть подозрительно:

— Я тут подумал... Как он догадался, что ты знаешь «павану» ? Очень уж уверенно подошел...

— И ничего странного, — безмятежно ответила Тами. — Мы поболтали. Он усмотрел, что глаза у меня гаральянские, а в Гаральяне

он бывал, знает, что «павану» там, не то что в Арелате, пляшут все, даже детишки...

— Вот оно что, — сказал Тарик. — Ухаживал?

— Конечно, ухаживал, — легко призналась Тами. — Разве за мной можно не ухаживать? Но все было очень политесно. Пробовал узнать, можно ли со мной познакомиться поближе, а когда узнал, что безнадежно опоздал, легонько посожалел, и дальше мы говорили только о пустяках, как обычно на плясках... Пошли?

Раздались литавры, возвещающие начало следующей пляски, к радости молодежи — «фиолы», и на сей раз поблизости от Тарика и Тами оказалась державшаяся кучкой осиротевшая после изгнания незадачливого предводителя ватажка Бабрата, все четверо. Тарик вскоре отметил насмешливо, что все обстоит как обычно: незнакомая соплясница Бубы страдальчески морщится, но терпит... Шалка плясала искусно, Гача и Гоча — даром что дубоголовые пентюхи — тоже неплохо, а вот Буба-Пирожок в плясках столь же неуклюж, как в кондитерском ремесле: быстро немилосердно оттопчет сопляснице ноги, а то и туфельки порвет. Второй раз уже никто не идет с ним плясать, ни девчонки с улицы Серебряного Волка, ни с Аксамитной, значит, эта незнакомая живет подальше... но и она, конечно, Бубу отошьет, когда пригласит второй раз: девчонки таких плясунов не любят. Как бы синеглазка не нарвалась: туфельки у нее не из юфти, а из какой-то легкой золотистой материи. Вот, кстати, и она — гибко колышется в политесных объятиях того же переодетого дворянина и пару раз откровенно задержала на них любопытный взгляд. Неужели запомнила Тарика и узнала? При другом раскладе он возрадовался бы и непременно постарался бы ее пригласить: даже если этот молодец ее спутник, вряд ли отказал бы в политесной просьбе. Но теперь все мысли о другой — той, с сиреневыми глазищами...

Тут оно все и произошло — то, чего никак не могло случиться, но оно грянуло, как пресловутый гром с ясного неба...

Тарик во время очередного медленного колыхания оказался лицом к площадке и потому