Шрифт:
Закладка:
Восседай на арелатском троне Магомбер либо Тарис Третий, барон не отделался бы вечным заточением в подземной темнице — в тот же день, не успев протрезветь, был бы при большом стечении народа разлучен с повинной головой. Однако Дахор Четвертый был вспыльчив, но отходчив. Прием посланника и последовавший за этим пир затянулись надолго, и король смягчился. Не то что
голову не отрубил и в темницу не заточил, но даже не лишил ни дворянства, ни орденов, хотя все это мог проделать, не нарушая законов. Те же злые языки уточняли: свою роль сыграло и то, что барон сызмальства был пажом своего годовичка, наследного принца Дахора, и отношения меж ними установились самые теплые. Паж не единожды добровольно брал на себя вину за тяжелые проказы принца, за что каждый раз был немилосердно сечен главой пажей. Ходил даже слушок, что оба, войдя в школярские годочки, невинность потеряли в объятиях одной и той же беспутной красавицы маркизы, прозванной при дворе Наставницей Юношества....
Король всего лишь (к разочарованию врагов барона при дворе — у всякого придворного хватает завистников и врагов) лишил барона всех придворных званий и изгнал из дворца навсегда — зная норов короля, это был не минутный порыв ярости, а одно из тех его решений, что пересмотру и отмене не подвергнутся никогда...
Не зря говорится, что беда никогда не приходит одна... Баронесса (та еще гадючка, частенько изменявшая мужу с молодыми гвардейскими офицерами из числа кабатино19) никак не хотела лишаться доступа ко двору, а потому быстренько подсуетилась, и один из лейб-лекарей написал убедительную бумагу, которой объявил барона безнадежно скорбным рассудком, упирая на то, что только умалишенный мог такое вытворить. И с помощью прожженного судейского крючкотвора не только законным образом с супругом разошлась, но и оттяпала и столичный особняк, и богатое поместье с десятком кабальных деревень (злые языки уверяли, что две из этих деревень получили в уплату за труды неправедные медик и законник). Правда, она все же проявила некоторое душевное благородство: оставила бывшему супругу двухэтажный домик с садиком в столице и пару сотен золотых в денежном доме. Оба любящих и почтительных сыночка разорвали с батюшкой всякие отношения, опасаясь лишиться и доступа ко двору, и богатых невест...
Подобно многим и многим, выброшенный на обочину жизни горемыка принялся старательно топить горе-злосчастье в вине,
совершенно забыв, что оно плавает как рыба. Одно время его с оглядочкой навещал кое-кто из прежних друзей, потом и они заглядывать перестали, зато, как это часто случается, нахлынули случайные знакомцы из таверны и винных лавок — спившиеся актеришки, выгнанные за пьянство отовсюду музыканты, несо-стоявшиеся виршеплеты и сочинители музыки и тому подобная публика, обосновавшаяся в доме, как в своем. У барона имелся талант сочинителя музыки и изящного махальщика, а вот твердости характера и воли к борьбе с жизненными невзгодами не нашлось. Службу он найти не пытался совершенно, сочинение музыки забросил, упиваясь своим горем почище, чем вином. Сломался, одним словом. А безденежные прихлебатели дневали и ночевали в его доме, растаскивая все мало-мальски ценное...
На третий месяц такой жизни стало совсем худо: золотые из обережного дома кончились, вокруг замаячили ростовщики, прицеливавшиеся к добротному дому в хорошем месте, слуги разбежались, не получая жалованья, а доходов не было даже медного гроша, так что пришлось распродавать ту серебряную посуду, занавеси и мебеля, которые не успели растащить прихлебатели, но было угого немного. И кончить бы барону Вшивым Бугром, куда порой попадали и люди познатнее, но тут нежданно-негаданно объявилась Удача в лице Мастера Барадаша с улицы Серебряного Волка.
Примечательный был человек: всего-то десятью годочками старше Тарика, но на ногах стоял крепко. Пошел даже дальше отца-Часовщика: закончил Механериум31 (куда простолюдину попасть непросто), стал работать в большой мастерской, изготовлявшей паровые котлы для пироскафов, и к тому времени командовал уже двумя десятками мастеровых на Анжинерской должности. Очень он любил музыку, знался немного и в высокой, сам неплохо играл на гитарионе. И потому, став самым молодым из Старшин улицы, принял присмотр за Плясовой. Водил знакомство и с музыкантами — работящими, не спившимися.
'' Механериум — учебное заведение рангом чуточку ниже института, выпускающее, как мы бы сказали, квалифицированных техников.
Плясовая тогда переживала не лучшие времена: двух музыкантов пришлось прогнать за чрезмерное увлечение вином, трое пришли в дряхлость и отправились на старческую денежку, а самое печальное — многолетний изящный махальщик сослепу попал под габару, сломал руку так, что вернуться к прежнему занятию не мог, и равноценной замены ему подыскать не удавалось...
Самое удивительное — иногда на пирушки в доме барона попадали и люди вполне приличные, благополучные. Вот так однажды пришли трое бывших музыкантов барона и привели с собой Барада-ша, кое-что уже слышавшего о таланте, который попал в печальные жизненные обстоятельства и откровенно катится по наклонной на самое дно...
Осмотревшись, молодой Мастер быстро обдумал не особенно сложный план действий и с присущим ему рвением стал претворять его в жизнь, прикинув, что успех вполне возможен, а при неудаче потерь не будет. Как там все проходило, он не рассказывал, но уже через пару дней уговорил барона продать пришедший в совершеннейший упадок дом и купить оказавшийся выморочным домик на улице Серебряного Волка (благо дом барона был не фамильным особняком и под категорию «родовое гнездо» никак не подходил). Доставшаяся барону разница меж стоимостью обоих домов оказалась не столь уж маленькой.
И ведь все получилось как нельзя лучше! Должно быть, барон, как показали последующие одиннадцать лет, оказался не совсем пропащим и обеими руками ухватился за возможность вернуться к изящным искусствам, пусть и не с прежним блеском. Правда, какое-то время его держали на положении натурального тюремного сидельца: сменяясь через каждые несколько часов, его днем и ночью караулили два тогдашних распорядителя, из дома не выпускали и позволяли лишь не самый большой жбан не самого крепкого пива. Нескольких прихлебателей, неведомыми путями прознавших новое местожительство «двуногого вымени» и нагрянувших в гости, затрещинами вышибли за пределы улицы, пригрозив, что, если еще раз увидят, ноги поломают.
И на улице Серебряного Волка появился новый изящный махальщик, которым она очень скоро стала откровенно гордиться, а то и хвастать: ни у кого больше такого не было не то что в столице — во всем королевстве (да вдобавок с орденами, которые Барадаш сразу
