оттуда пошла прямиком к себе домой, и из трубы дым пошел, будто стали ужин готовить. Как ты и велел, мы еще караулили, пока не зазвонил колокол к пляскам, а потом ушли.

— Она вас не заметила?

— Вот уж точно нет, — убежденно сказал Дальперик. — Ни разу не оглянулась, так уверенно шла что туда, что назад... И знаешь что, Тарик? Вокруг нее все время что-то странное маячило. Никогда

такого раньше не видел. Будто высокий такой колпак из желтых гнилушечек, какие в лесу бывают на трухлявых пнях, с головой ее покрывавший, только не как попало эти гнилушечки были разбросаны, а как-то так в порядке, как бы объяснить... — Он с беспомощным видом поводил руками в воздухе, явно не находя слов. — Как-то правильно, будто узором...

Тарик с ходу припомнил совсем недавнюю загадочную сцену в порту — старуха в укромном месте встретилась с матросом с «Яганы», передавшим ей какой-то пакет, и грузали их не видели, только он один, а еще там было...

— Постой! — Он поднял ладонь, оборвав манипуляции все еще подыскивавшего нужные слова Дальперика. — Ты рыбацкую сеть видел когда-нибудь?

— Что я, совсем младенчик? — даже с некоторой обидой ответил Дальперик. — Сто раз видел на картинках, когда маменька сказки мне читала. Она сейчас больше младшему братцу читает, но я тоже слушаю и картинки смотрю. Вот вчера только видел в сказке про рыбака, который на речке забросил сеть и вытянул зачарованный сундук, а в том сундуке...

— Сундук нам без надобности, — нетерпеливо сказал Тарик.

— Так что сети я видывал...

— Тогда представь, — сказал Тарик, — колпак этот состоит как бы из рыбацкой сети, только совершенно невидимой глазу, и гнилушки тускло светят в тех местах, где нити пересекаются... Похоже?

— Один в один! — воскликнул Дальперик.

Не стоило и ломать голову, все ясно: как и в порту, старая ведьма не хотела по каким-то своим соображениям, чтобы ее видели входящей в те дома, вот и отвела глаза — то ли забыла, то ли не приняла в расчет, что ее будут выслеживать именно Недоросли, которым глаз не заморочишь...

Оглянувшись, Тарик ощутил жгучее недовольство: возле Тами объявился Бабрат, что-то ей плел с пакостной улыбочкой. А Тами на высоте: откровенно отвернулась, держится так, словно никакого Бабрата тут и нету вовсе...

— Молодец, — сказал Тарик. — Постарайся быть под рукой, вдруг еще понадобишься...

— Росказ!22 — воскликнул Дальперик. — Тарик, а расскажешь потом, что это за чудасии?

— Когда будешь полностью достоин доверия, — сказал Тарик, сделав значительное лицо.

Повернулся и направился к Тами. Очутившись рядом, сказал Бабрату не враждебно, но холодно:

— Бабрат, что ж ты бросил свою ватажку? Вон они стоят, все четверо, тебя дожидаются...

— Ух ты, а я и не заметил! — выпучил Бабрат глаза в притворном удивлении.

Сговорчиво отвернулся и пошел к своим.

— Ну, наговорился? — спросила Тами без особого недовольства. — Что за срочные дела на плясках? У вас был такой загадочный вид, руками виртуозили, словно заговорщики из голой книжки...

— Потом расскажу, — сказал Тарик как мог небрежнее. — Ты тут тоже, я вижу, не в одиночестве скучала?

— Ну что поделать, если он подошел? — Тами сделала гримаску. — Ужасно неприятный типус. Стал расспрашивать, почему я одна и не буду ли одна на плясках. А при этом... Вроде все политесно говорил, похвалы мне отвешивал, только все время держался на том рубеже, за которым непристойности начинаются. Но претензию объявить не давал повода. Глазами меня натуральным образом жулькал. Тарик, он кто?

— Да так, — сказал Тарик. — С Аксамитной новый житель. Мелкая шелупонька, а строит из себя матерущего лесного разбойника... Пошли?

Следовало поторапливаться: скоро ударит колокол, ворота захлопнутся, и каждого, кто не успеет хотя бы на шаг, на Плясовую уже не пустят, будь он хоть герцог (единственное исключение сделали бы опять-таки для короля, явись он в одиночестве, но такого отроду и не случалось: иные короли хоть переодетыми и появлялись даже

22

«Росказ!» — словечко из военного лексикона, то же, что «Есть!».

на деревенских праздниках с плясками, их всегда сопровождал кто-то из доверенных сподвижников, как Чедара Шестого — маркиз Ансельмо).

Последние парочки и одиночки входили в ворота, и с двух сторон поспешали припозднившиеся, наперечет молодые. Тарик опустил руку в карман, зажал в кулаке две приготовленные монетки. Плата за вход на обычные пляски составляла медный шустак, а праздничные стоили медный полтешок (понятно, что за спутниц платили соплясники15). Личная казна получала с праздничных плясок неплохой прибыток, о чем жалеть не стоило: денежка из казны шла на разнообразные нужды улицы и ее обитателей, и на уличную казну по старинному праву не мог посягать и самый само-дуристый король — это с казной ратуши иные монархи порой допускали всякие вольности, подкрепленные опять-таки стародавними уложениями...

Широких ворот (ажурных, красиво смастеренных из дубовых дощечек) насчитывалось трое, и перед каждыми стояло большое ведро, расписанное веселыми рожицами, цветами и музыкальными крючками16, почти доверху полное монетами. Никто в здравом уме не вздумал бы на денежку покуситься, но по старинной традиции у каждого ведра стояли с грозным видом бдительных стражей по два распорядителя — крепкие молодцы, в знак положения украшенные синими бантами с золотой бахромой, приколотыми на груди большими булавками с фигурными головками в виде музыкальных крючков. Распорядитель — чисто почетная роль, исполняемая без всякой платы, и они выбираются жребием, на каждых плясках новые.

Тарик бросил на кучу глухо звякнувшие монеты, и они прошли внутрь. В левом кармане у него лежала еще горсть медных грошей и шустаков — через каждый час устраивают перерыв, к ограде сходятся разносчики (тоже собирающие хорошую денежку) со сладостями и прохладительными напитками, и тут уж положено угощать соплясницу от души.

Добрая половина собравшихся — пришлые, охотно посещавшие Плясовую на улице Серебряного Волка. На Аксамитной тоже поли-тесная, но скромнее, излажена не из дуба, а из тополя, и музыкальный отряд