— Я подумаю, — неожиданно легко (и звучало это очень серьезно) согласилась старуха. — Но и ты как следует подумай, Таричек. Не стыжусь признаться: недооценили мы тебя. Думали, еще один сопливый мальчишечка, а ты, вдруг оказалось, противничек достойный, что я и признаю. Только это ничего не меняет. Нет, меняет одно: цену тебе прибавляет. Теперь это будет не две пригоршни золота, а четыре. Как сказал бы толковый купец: зачем убивать, если можно купить? А насчет того, что я слепо выполняю распоряжения старшого, ты промахнулся. Кое-что и сама могу решать, хоть и не все. И вот что я решила... Ты, сдается мне, и в самом деле можешь сделать все, что мне обещал... но и мы можем все сделать, что я тебе обещала. Так есть ли смысл начинать долгую и трудную войну? И мне нужен мир и покой, и тебе. Давай сделаем так... Кое-что я и сама могу решать, и это как раз тот случай. Заключаем полное перемирие на неделю — шесть дней и ночей от сегодняшней минуты. Мне думать особенно и не над чем — о всяких подробностях разве что. А вот ты подумай хорошенько: стоит ли эта бляшка всех хлопот, что могут тебе на голову свалиться, когда тебе жилось так мирно и покойно? А через шесть дней сядем на этой самой лавочке и решим, воевать нам или покончить дело миром. Согласен? Чем угодно поклянусь, что будем соблюдать перемирие, — и от тебя того же ожидаем. Что скажешь?

— И Сумеречным Миром поклянешься? — усмехнулся Тарик. — Полной вашей клятвой?

— И это знаешь? — посмотрела старуха без насмешки, скорее с уважением. — Ну да, ты же «Трактат» читал, и, я так понимаю, очень прилежно для своих годочков... Признаю: ты уже не сопляк, с тобой, если дойдет до дела, драться нужно всерьез...

Она переменилась в одночасье, напрочь исчезла прежняя личина простоватой старушки. Рядом с Тариком — вот только руку протяни и дотронешься — сидел умный, хитрый и коварный враг...

Выпрямившись, старуха произнесла строго и серьезно:

— Не пришиб, не то что иные злые сорванцы. Куда тебе недрогнувшей рукой старушку убить...

— Однако ж смог кое-кому ухо отхватить...

— Так это у тебя случайно вышло, махнул ножичком наугад. Чтоб человека убить обдуманно и хладнокровно, особое побуждение души нужно, а ему у тебя взяться неоткуда. Или спорить будешь?

— Не буду, — сказал Тарик (разговор этот очень уж напоминал беседу отважного Школяра Кимбольта с черным колдуном из «Бесовских тропинок», и это прибавляло уверенности — ведь Школяр словесный поединок выиграл). — Ас чего ты взяла, что я буду убивать тебя сам? И пытаться не буду, знаю, что не получится. Но я ведь не дитя малое. Найдутся у меня взрослые друзья, и уж у них-то рука не дрогнет ведьму прямиком к Врагу Человеческому отправить. Слышала, может, про такой забубенный народ — портовых грузалей? Уж они-то через одного с ножом управляются ловчее, чем с ложкой. И дворяне есть в добрых знакомых. А для дворянина ведьму шпагой проткнуть — славный поступок и святое дело. Ты ж, я так понимаю, из своего змеиного гнезда, — он кивком показал на ее дом, — долго еще не уберешься? Ну вот, какая там череда, после первой же гнусности в сердце схлопочешь железо или серебро. И еще... — Он собрал всю силу воли и улыбнулся широко, весело. — Точно ли ты знаешь, что у моих гербовых знакомых нет друзей и приятельства в Гончих Создателя? А уж у них-то найдется о чем с тобой душевно побеседовать...

— Гончим, Таричек, твердые доказательства нужны! — Но Тарик с радостью отметил, что ее голос легонечко дрогнул. — А у тебя их нету...

— Поищу, — сказал Тарик как мог увереннее. — Гончие Создателя — это на крайний случай. Достаточно будет и тех, про кого я сначала говорил. И шпаги у них найдутся, и ножи, и решимости хватит прикончить нечистую силу...

— Ну ты и скажешь, Таричек! — Казалось, улыбочка у нее вымученная. — Клянусь Сумеречным Миром, цветком баралей-ника и туманными дорогами, что мы будем соблюдать перемирие и за эти шесть дней ничего против тебя не предпримем. Ну как, ты доволен ?

— Доволен, — кивнул Тарик.

— Все в точности?

— В точности.

— Вот с тебя я никаких клятв не беру, — усмехнулась старуха. — Не из душевного благородства или доверчивости — нет в моей натуре, сознаюсь, ни того ни другого. Из голого расчета. Ты в лучшем положении, паршивец этакий, уж прости на худом слове — я это не ради оскорбления, а из некоторого восхищения: востер оказался не по годам, поначалу я тебя за глупенького соплячка держала... Ну что ж, умный человек свои ошибки вовремя признает и на них учится, главное — вовремя обнаружить и исправить ошибку, тогда дела и не испортишь... Ты в лучшем положении, Тарик. У тебя, к выгоде твоей, нет алмазных клятв, которых ты не можешь нарушить. Остается полагаться лишь на твое благоразумие и здравый смысл — и того и другого у тебя, признаю, хватает...

— Приятно слышать, — усмехнулся Тарик. — Знаешь, что мне здравый смысл подсказывает? Что ты клятву произнесла правильно, но оставила в ней на всякий случай лазейку...

Ее глаза на миг сузились так, словно она смотрела поверх ружейного ствола, прицеливалась — и не могла допустить промаха. Потом она процедила:

— А ты хваток...

— Жизнь заставляет, когда с ясного неба на голову нежданно-негаданно такое вот сваливается... — усмехнулся Тарик еще шире. — Ну как, дашь полную клятву, без лазейки? Сама ведь распрекрасно знаешь, где оставила лазейку... Ведь знаешь?

— Поймал, признаю... — Она отнюдь не выглядела пристыженной.

— Так как же? — требовательно спросил Тарик.

— Ладно, — ответила старуха без малейшего промедления. — Не собираюсь я