в доспехи из позолоченной бронзы, на вид очень старинные; доспехи были порваны как будто рубящими ударами, а украшенные самоцветом ножны меча пусты. Лицо его было строго, с выгнутыми дугой черными бровями и узким носом; глаза — темные, проницательные и скорбные. Руки его были изранены, раны виднелись на горле и на боку; сейчас они уже не кровоточили, но каждая из них казалась смертельной. Он стоял прямо и неподвижно, глядя на них.

— Ты — Эррет-Акбе, — сказал Гед.

Тот спокойно, не отрываясь глядел на него, потом кивнул один раз, но ничего не сказал.

— Даже ты… даже ты должен являться по его приказу… — В голосе Геда слышалась ярость. — О господин мой, самый лучший, самый отважный из нас, покойся в своей славе и смерти!

И, воздев вверх руки, Гед опустил их вниз величественным жестом, снова произнося те слова, которые он сказал вчера перед скопищем мертвых. Его ладони оставляли за собой в воздухе широкий яркий след, пропадавший через мгновение. И, когда пропал этот след, исчез и человек в доспехах, а там, где он стоял, остался лишь непотревоженный песок, ослепительно сверкавший на солнце.

Гед ударил своим жезлом по дому из костей, и тот обрушился и исчез. От него ничего не осталось, кроме огромной реберной кости, которая торчала из песка.

Гед повернулся к Орму Эмбару:

— Он здесь, Орм Эмбар? Это — то самое место?

Дракон открыл пасть и жутко, сдавленно зашипел.

— Значит, здесь, на самом дальнем берегу нашего мира. Что ж, отлично.

Затем, взяв в левую руку свой черный тисовый жезл, Гед развел руки в жесте призывания и заговорил. И хотя говорил он на Языке Творения, однако Аррен наконец понял, как и все, слышащие это заклинание, должны понять его, ибо оно властно над всем, что значат эти слова:

— Ныне и здесь призываю я тебя, мой враг, дабы ты предстал перед моими глазами во плоти, и связываю тебя словом, которое не будет сказано вплоть до самого конца времен. Явись!

Но там, где в заклинании должно быть имя того, кого называют, Гед сказал только «мой враг».

Наступила такая тишина, как будто умолк даже шум моря. Аррену показалось, что солнце тоже потускнело, хотя по-прежнему стояло высоко в чистом небе. Тьма опустилась на берег, все теперь виделось как сквозь закопченное стекло; прямо перед Гедом мрак быстро сгущался, и было трудно разглядеть, что там происходит. Похоже, что там ничего и не возникало, по крайней мере, ничего, что можно различить на свету, — просто бесформенный сгусток тьмы.

И неожиданно оттуда появился человек. Это был тот же самый человек, которого они видели в первый день на вершине дюны, черноволосый и длиннорукий, высокий и гибкий. Теперь он держал в руке длинный стержень или клинок из стали, покрытый по всей длине выгравированными рунами, и этот предмет он наклонил навстречу Геду, который стоял к нему лицом. Но во взгляде его было нечто странное, как будто солнце слепило ему глаза, и он ничего не видел.

— Я пришел, — сказал он, — пришел — как всегда прихожу, — потому что сам решил, а не потому, что подчинился твоему зову. Ибо ты не можешь вызвать меня, Верховный Маг. Я не призрак. Я живой, только я один действительно живой! Ты думаешь, что живешь, но на самом деле ты умираешь! Ты знаешь, что я держу в руке? Это жезл Серого Мага — того, кто заставил молчать Нерегера. Жезл учителя моего искусства. Но теперь я сам и Учитель, и Господин. И теперь у меня достаточно силы, чтобы сыграть с тобой.

И с этими словами он внезапно вытянул вперед стальной клинок, чтобы коснуться им Геда, который стоял так, будто не мог ни шевельнуться, ни произнести слово. Аррен стоял на шаг позади Геда и собрал всю волю, заставляя себя рвануться навстречу врагу, но не мог даже шевельнуться, не мог даже коснуться рукояти меча, а слова застряли в горле.

Но тут над Гедом и Арреном, прямо над их головами, в огромном яростном прыжке пролетело могучее тело дракона и ринулось всей безмерной силой вниз на врага; заколдованная сталь вошла в покрытую броневой чешуей грудь дракона — ушла целиком; но человек рухнул под обрушившейся на него тяжестью, был раздавлен и сожжен дотла.

Затем Орм Эмбар поднялся с песка, выгнул дугой тело и бешено забил крыльями, изрыгая из пасти сгустки огня; потом жутко закричал. Он пытался взлететь, но уже не мог. Пагубный холодный металл пронзил ему сердце. Он рухнул на песок, и из его пасти хлынула, дымясь, черная ядовитая кровь, огонь, бивший из его ноздрей, слабел и угасал, пока ноздри эти не стали ямами, забитыми пеплом. Он уронил на песок огромную голову.

Так умер могучий Орм Эмбар на том же месте, где некогда умер его пращур Орм, и тело его затихло навеки над костями Орма, погребенными в песке.

Но там, где он вбил в землю своего врага, лежало что-то безобразное, съежившееся, похожее на труп огромного паука, засохшего в своей паутине. Он был сожжен дотла дыханием дракона, разорван на части его когтистыми лапами и раздроблен тяжестью огромного тела. Но, наблюдая за ним, Аррен увидел, что тот шевелится. Вот он пополз в сторону, подальше от дракона.

Потом он поднял лицо. Никакой красоты в нем не осталось, только безобразная старость. Это было лицо старика, настолько зажившегося на свете, что обычный старик по сравнению с ним казался цветущим младенцем. Рот его иссох, глазницы были пусты — и очень долго пусты. Так Гед и Аррен увидели наконец настоящее живое лицо своего врага.

Оно отвернулось от них. Сожженные, почерневшие руки протянулись вперед, и в них стала сгущаться тьма, та самая бесформенная тьма, которая колыхалась и вздувалась, затмевая солнце. Между ладонями Губителя она сформировалась в некое подобие сводчатого входа или ворот, расплывчатых, смутных, лишенных четких очертаний, и сквозь них не было видно ни бледного песка, ни океана, лишь какой-то покатый склон, уходящий в тусклую тьму.

И вот раздавленная фигура поползла в эти ворота, но когда доползла и оказалась в темноте, неожиданно встала, побежала по склону вниз и пропала.

— Идем, Лебаннен, — сказал Гед, взяв мальчика за руку правой рукой, и вместе они вступили в иссохшую страну.