– Григота? Не шутите. Это не имя.

– Извините, но меня зовут именно так.

– Похоже, я познакомился с болваном, который сорвал учебу моей дочери. Предполагаю, что вы сын Чико Линдо… Его, должно быть, переполняет гордость от того, что семейное дело разрастается. Кокаин! Вот это бизнес!

– Сеньор Дель Пасо-и-Тронкосо, я надеюсь на вашу непредвзятость к детям нагрешивших отцов.

– Я никогда не страдал непредвзятостью. Я старорежимный, я фашист, расист, у меня полно предубеждений. В моем доме вам ничего не светит. Даже если бы вы отреклись от своего отца, я все равно запретил бы вам любить мою дочь, потому что вы, молодой человек, не того происхождения.

Позже Григота пожалел, что позволил оскорбить себя, не дав сдачи. Но в тот момент он не ответил, потому что, помня о просьбе Хулии, решил поступиться гордостью.

– А что, если я вам скажу, что у нас любовь и мы не можем жить друг без друга?

– Брехня. Любви не существует.

– Существует. Мы очень любим друг друга.

– Существует? – переспросил Патрокл, беря ведерко для льда со стола. – Тогда идите и принесите мне в этом ведре два килограмма.

– Это невозможно. Она у меня внутри, она нематериальна, – объяснил Григота.

Патрокл, нахмурив брови, ответил:

– Не устраивайте мне здесь поэтического поноса. Вы говорите со взрослым мужчиной, а не поете серенаду портнихе на углу. В чем дело? Вы меня приняли за трясущуюся старуху?

Я поаплодировал суровости Патрокла. Ведя слежку за каждым шагом сладкой парочки из своего наблюдательного пункта, я радовался каждой сложности, с которой они сталкивалась и которая не принесла бы мне барышей, поскольку я был уверен, что от нашего с Хулией романа остался лишь обглоданный скелет.

Однако Хулия уверяла меня, что Григота ничего для нее не значит. Чтобы доказать свое безразличие, она предложила мне забрать полученные от него подарки. Я взял пару безделушек лишь для того, чтобы посмеяться втихомолку над бедным дурачком. Захватив трофей, я записал на свой счет воображаемый и бесполезный гол, который не спас бы моего положения в финальном поединке, поскольку в реальном соревновании любой противник разгромил бы меня до первого свистка. Несомненно, меня уже исключили из матча, указав, как инвалиду, на выход с площадки.

Рассматривать подарки Григоты – все равно что проводить инвентаризацию китайской палатки с барахлом. Настольные часы с музыкой, футляры в форме пагод, крошечные гробницы и ящики Пандоры, золотая цепь с продетым в нее коптским крестом, пластинки, пластинки и еще раз пластинки, плюшевые коты и собаки, фигурки танцовщиц фламенко.

Я решил подарить Талии золотую цепочку. Она заслужила подарок. За последние месяцы жена менялась на глазах. Возможно, фея-крестная навестила мою золушку. Возможно, та же фея прикосновением своей волшебной палочки провела мне пересадку глаз, одолжив их у греческого пастора. Эти глаза видели Талию чистой и соблазнительной.

Однажды утром я с великой радостью разглядел ее чистоту, как будто в соке осели примеси и настало время перелить его в серебряную амфору. Зрелость? Биолог сказал бы, что она приблизилась к неотвратимому жизненному рубежу и ее тело насытилось гормонами. В таком состоянии она встретила утро окрыленная, глядя в окно, вдыхая свободу. Я ей не нужен, но бросать она меня не будет. Она заслужила подарок.

Вечером я шел домой с цепочкой в кармане. Синие языки солнца облизывали брусчатку. Зажглись фонари, которым не справиться с полумраком. Как в тумане, я шел в окружении длинных теней.

Свет в доме еще не зажегся. Я осторожно пробирался по коридору, сгорая от желания ее увидеть. Из гостиной доносились голоса. Не узнаю их. Судя по тому, что зазоры между дверью и косяком не освещены, они разговаривают в темноте.

Вопреки обыкновению, я подошел вплотную к двери и попытался расслышать разговор. Мои уши – алчные локаторы. Звон бокалов, запах спиртного. Голоса принадлежат Талии и молодому медиуму.

– Не настаивай, Талия, больше ни одного глотка. Иначе я не смогу вернуться домой на своих ногах.

– Переночуешь у нас. Здесь полно места.

– В твоей кровати?

– Да, она для троих, – ответила моя жена пьяным голосом. – Или ты стесняешься? Ты ведь не в первый раз будешь спать со мной. Пару столетий назад ты этого добивался.

– Но тебе это было не по душе, – сказал медиум. – В итоге ты превратила меня в пригоршню золы.

– Брось жаловаться, у той шалости не было серьезных последствий. Ведь сейчас ты передо мной живой и здоровый… Однако на всякий случай, перед тем как отправиться в кровать, запиши номер пожарных. Вдруг понадобится.

– Ты настолько горяча?

– Я проспала триста лет.

– Как спящая красавица.

Вставая, молодой медиум споткнулся и упал. Талия пришла ему на помощь. Потом они пошли на кухню. Слишком далеко, чтобы расслышать разговор. Я вышел на улицу.

Ненавижу квартал, бетон тротуара, бетон дороги, вездесущий бетон фасадов, бесплодные деревья, пешеходные переходы. Единственным проявлением жизни было яблоко луны, созревшее и готовое упасть с небес.

Я сел в машину и помчался по дороге. Другие автомобили казались мне гусеницами, кухонными тараканами, которых я обгонял и обгонял без оглядки. Я пересекал их траектории под лязг тормозов своей и чужих машин, водители которых мне возмущенно сигналили. В центр я приехал в мокрой от пота рубашке. Остановился у бара, в котором мы с Хулией разговаривали днем.

Кампари со льдом – прекрасное средство против нестерпимого отчаяния. Он возвращает к жизни, как скальпель, вскрывающий одним махом фурункул. Первую порцию я проглотил залпом, попросил вторую. Из-за позднего часа посетителей в баре поубавилось. Три немца-туриста: женщина и двое мужчин, блондины, отталкивающие, чванливые. Стайка подростков, чуть захмелевших, чуть трогательных. Торжественная молчаливая пара, словно павлины в момент совокупления. Среди этой публики я казался стервятником, клюющим собственные внутренности, которые в силу Божьего проклятия я был обречен глотать снова и снова.

В тот самый момент в баре возник Ликург. Он заметил меня раньше, чем я успел спрятаться под стол. Оставался один способ отделаться от него – притвориться в стельку пьяным. Я никудышный актер, ничего не поделать. Ликург подсел ко мне, опустошил одним махом стакан кампари и одарил меня своей желтой улыбкой.

– Плохой признак – пить в одиночку. Но я тебя понимаю. Если бы я тебя не заметил, я забился бы в угол, положил на стол свой револьвер и напился бы до беспамятства.

– С револьвером на столе? Ты изобрел идеальный способ отпугнуть официанта с чеком.

– Пистолет для самоубийства, – поправил Ликург.

Я не поверил Ликургу, будто он собирался покончить с жизнью. Он цеплялся за жизнь сильнее,