безголовый.

– В последний раз, когда нам подавали кофе в этом доме, слуга остановился напротив меня в ожидании чаевых.

– Не преувеличивай, Хонас.

– Возведение пирамиды приостановили, – продолжил я.

– Наверное, папа осознал, что был кандидатом на получение премии «архитектурное чудачество года».

– Остановка означает потерю миллионов. Недостроенная пирамида всего лишь куча никому не нужных камней.

– А если ее достроят, какую выгоду она нам принесет? Сдадим ее Тутанхамону?

– Я сейчас говорю не об исторических развалинах, а об экономических, – поправил я.

– Я понимаю, что ты собрался испортить мне настроение. Если ты будешь продолжать, у меня застучит в висках и закружится голова. Когда меня осмотрит врач, то скажет, что я здорова и у меня проблема психологического характера. Я окажусь в дурацком положении, покажусь ему истеричкой. Тебе придутся по душе шуточки в мой адрес… Вот уже чувствую тяжесть в голове. Если мне не станет лучше, вызови врача.

– Зачем приглашать врача, если у тебя симптомы психологического расстройства?

– Чтобы оказаться в дурацком положении, идиот, и чтобы все считали меня притворщицей.

– Тогда беру свои слова обратно. В этом доме никаких проблем нет.

Патрокл ел без аппетита. Он перекладывал с подноса на тарелку куски мяса, резал их на мелкие кусочки и оставлял остывать, не прикасаясь к ним. Аппетита не было ни у кого, что притупило и мой неизбывный волчий голод.

Я никогда не чувствовал себя вольно в доме Патрокла из-за обилия в нем прислуги. Тем более сегодня, когда они не скрывали своего неудовольствия из-за задержки зарплаты. Тарелку у меня выхватили, не дождавшись, когда я закончу есть. Напитки подали безо льда. Рис был пересолен. Патрокл не возмущался. Он не замечал непорядка. Погруженный в свои мысли, он не заметил бы ничего, даже если бы стол начал левитировать у него перед носом.

Я спросил его, как продвигается строительство пирамиды. Глаза Талии метнули молнию.

– Я приостановил работы. Нет материала. Экономический кризис поразил строительный сектор. Нехватка цемента, кирпичные заводы сократили производство… К счастью, пирамида не объект первой необходимости. Никто из нас завтра не умрет. Если только ты, Хонас, не запланировал свои похороны на ближайшее время.

– В моем случае придется подождать до двухсот тридцати пяти лет, это возраст, до которого я планирую дожить, – предупредил его я.

– По мне, так можете забросить пирамиду, потому что, будь моя воля, я бы жила вечно, – взволнованно заметила Талия.

– Сейчас я сосредоточен на живых, – объявил Патрокл, наливая вино в мой бокал. – Это сложнее, чем руководить строительством, потому что есть один человек, из-за которого я состарюсь раньше времени.

– Не сомневаюсь, что ты говоришь о Хулии, – предположила Талия.

– В яблочко.

– Какие проблемы может создать бедная девочка? – спросил я с притворной наивностью.

– Самые тяжелые. Она позорит мое имя.

– У Патрокла чуть не случился инфаркт. Если наша девочка не образумится, то обречет папу на жизнь с кардиостимулятором, всегда подключенным к его груди, – возмутилась Ира.

– Ради бога, какую глупость вытворила моя сестра?

– Страшно сказать.

– Расскажи нам, папа, не делай тайны.

– Или молчите об этом до конца дней, – пошутил я.

Патрокл отхлебнул вина и признался:

– Эта дурочка влюбилась в сына толкача из нашего города. Я отправил ее в страну гринго, а она показала себя неотесанной провинциалкой и снюхалась с контрабандистом, который в подметки ей не годится.

Со мной приключился приступ кашля. Талия похлопала меня по спине.

– Чертово вино. В горле дерет. Не поверите, но мне попалась виноградная косточка. Где вы достали такое пойло?

Глава XXIV

Возвращение Хулии меня обрадовало: меня переполняло ликование, волнение дилетанта, созерцающего произведение искусства без желания обладать им. С момента ее прибытия время стало замедляться.

Лишь спустя неделю после ее прилета мы столкнулись в центре города. Она была увешана пакетами с традиционными боливийскими нарядами и сувенирами – подарки для друзей из Майами. Мы зашли в бар пообщаться. Взяли по коктейлю со льдом.

– Забавно. Ты изменился.

– Я такой же, как прежде.

– Нос у тебя стал больше, кожа светлее, а волосы реже. Изменения налицо.

– У меня все та же внешность. Я каждый день наблюдаю себя в зеркале.

– Может быть, ты прав. Когда люди расстаются, в памяти остаются самые яркие черты другого, как на стильных фотографиях.

– Другими словами, Хулия, твое воображение меня приукрасило. И вот ты смотришь на меня, и я развалина – шок.

– Ты немного более замученный, более противный, но в целом выглядишь сносно.

Как ни странно, я испытал похожее разочарование. Настоящая Хулия, потягивающая рядом со мной коктейль, позорно проиграла бы в конкурсе красоты Хулии из моих грез. Удивительно, что раньше я никогда внимательно ее не разглядывал. Никогда раньше ее недостатки не были заметны так отчетливо. Лоб узкий, руки длинные, движения неуклюжие и по-детски беспомощные. Я почувствовал себя иммигрантом из Австралии, который женился заочно по переписке и теперь сравнивает только что прибывшую жену с безупречным портретом, сподвигшим его на брачный выбор. Однако, будь даже Хулия волосатой и с хвостом, мои чувства к ней не иссякнут. Мою страсть удерживала двойная тяга, которая не дала бы им увязнуть в эстетических ухабах.

Я не хотел историй о Соединенных Штатах. Она часами рассказывала родным о своих перипетиях. Талия то и дело ее перебивала, добавляя детали в картину событий, так как провела год в США в рамках программы культурного обмена. После этих бесед я мог нарисовать карту Орландо, прочитать лекцию о насилии в городах или продекламировать поэму о тропических морях, экзотических рыбах и дельфинах с человеческими привычками.

Фотографии рассказывали мне больше, чем слова. Кто, черт возьми, потрудился нащелкать их такое количество? Те самые идиоты, которые по всему миру кружат вокруг одиноких девушек, ответил я на свой вопрос.

К счастью, Хулия не выучила английский. Сложности с языком наверняка ставили барьеры местным донжуанам. Даже если они будут утверждать, что любовь можно передать с помощью мимики глухонемых.

Семья, в отличие от меня, была бы рада узнать, что Хулия научилась лепетать по-английски. Однако ни говорить, ни молчать на языке гринго она не умела. Причина ее незнания была проста: она не посещала занятия, проводя все время в кругах выходцев из Латинской Америки. Она оправдывалась тем, что после прибытия в Майами у нее обострилось чувство патриотизма и она решила во что бы то ни стало защитить свой культурный багаж от иностранного влияния. Эта националистическая горячка вывела из себя Патрокла, который авансом оплатил ее обучение в лучшей языковой школе Флориды.

Я, в свою очередь, был