чему: допустим вы, Саша, и вы, Олег, попадаете к нам прямиком из восемьсот тридцать девятого года, плюс-минус несколько лет, из Франции, из самого Парижа, осаждённого сорока тысячами викингов, к примеру, а там всё вокруг горит, всё вокруг рыдает, это я без шуток. Сами вы пылаете при этом свежей, незамутнённой и, самое главное — вполне себе оправданной ненавистью, тут даже я была бы с вами согласна. А профессор, чтобы разобраться в деле, погружается в жизнь какого-нибудь особо невезучего трэлла. Ах да, я же пропустила, вы, мсье Саша́, завидев этот брелок, кидаетесь на ярла Дмитрия и наносите ему тяжкие телесные повреждения, так?

— Не подходит, — спокойно ответил я ей. — Не то.

— Хорошо, — согласилась она, — а как вам, к примеру, доколумбовая Америка, как вам человеческие жертвоприношения у инков, ацтеков и майя? Некоторые объясняют их размах развитием сифилиса в среде аристократии этих народов и его влиянием на психику, потому что слишком уж всё было безжалостно и безумно.

— Первый раз слышу, — пожал плечами я, — снова не то.

— Ну, тогда пустим в дело беспроигрышный вариант, — мило улыбнулась мне Анастасия, — не хотела, ну да ладно. Татаро-монгольское иго. Бед вашему народу оно принесло побольше, да и длилось подольше. К слову сказать, времени от него и до вашей войны прошло примерно столько же, сколько отделяет вас от нас. Да, навскидку пятьсот лет, надо же, как цифры совпали. А между тем Советский Союз, да и Россия после, поддерживала с Монголией самые дружеские отношения, и не протестовала против культа Чингисхана. У них, кстати, даже орден его имени появился позже и ничего, всё нормально было. А между тем у меня, Саша, на платье, на воротнике, есть орнамент, который можно принять за тамгу Чингисхана, видите? Один в один!

Она указала пальцем на свой воротник, на котором и самом деле было что-то такое, какие-то кружки с завитушками, и я кивнул.

— Ну, что же вы тогда не бросаетесь на меня? — деланно удивилась она, — не даёте мне тумаков или, на худой конец, не просите перцу, в этой вашей оригинальной манере?

Я пожал раздражённо пожал плечами, и она продолжила, смягчаясь:

— Лично я вас очень хорошо понимаю, Саша, но я по профессии своей просто знаю, что тогда было. А вот для всех остальных вокруг всё это было слишком давно. Очень давно, да к тому же уже и не в этом мире, понимаете? Погасли угли, и развеялся пепел, и нет к прошлому возврата. Вот в нашем институте, к примеру, есть небольшой кружок для увлечённых поэзией викингов, и я туда ходила. Мне нравилось там всё — и стихи, и антураж того времени, мы даже устраивали реконструкции с драккарами, но при этом все отчётливо понимали что, если мы все окажемся там, то участь наша будет очень и очень незавидной. Скорее всего, мы бы все там умерли в первый же день от простого неприятия реальности, ну так что с того?

— Это прикольно, кстати, — хохотнул Олег, — у нас вот тоже многие любят жалистные блатные песни петь, по кухням да под гитару, даже и интеллигенция, а вот сунь их туда, к их героям, тоже огорчатся. А самое смешное, что никакого разрыва по времени нет, всё рядом.

— Не то, — покачал головой я, — всё равно не то. Монголы и викинги просто грабили, да тогда все друг друга били, святых нет. Но эти же, это людоеды какие-то! Они же нас недочеловеками объявили, к истреблению приговорили!

— Тут соглашусь, — вдруг неожиданно развернулся на своём кресле Александр Андреевич и влез в разговор, — извините, но очень уж интересная у вас тема появилась, невозможно усидеть спокойно. Как по мне, расизм — это один из столпов любой древней цивилизации, неявный, замалчиваемый, но один из определяющих. Где-то больше, где-то меньше, но, к моему глубокому сожалению, очень сильно присущий именно так называемой Западной цивилизации, из которой мы все и вышли. Это её родимое пятно, неизбывная Аристотелева печать, от которой так и не удалось избавиться. К слову сказать, когда после вашей войны две системы принялись делить мир, то одна опиралась на то, что ей и было предписано классиками, то есть интернационализм, классовая борьба там и прочее, а вот вторая на основные инстинкты не отягощённых интеллектом и моралью людей. И победила в конечном итоге, хотя это была такая себе победа. Если смотреть со стороны, то и сама западная цивилизация прекрасна, и цели её, но вот средства достижения этих самых целей… Они как будто по-другому не могли, они как будто не верили в другое, только национализм, только разделение, только тщательно замалчиваемый террор, одна трагедия хуту и тутси чего стоит, там ведь самое страшное, что никому до этого не было дела!

— Вот и я говорю, — невольно ошалел я от такой поддержки, — сволочи они, без всяких сроков давности сволочи.

— А как было бы интересно, — вдруг размечтался Александр Андреевич, — если бы в ваше время, или лет на десять-пятнадцать раньше, Мировая революция распространилась бы на всю Африку и Индию! Вот возьмём Китай, Мао был гением, хоть и жутким, конечно, но именно эта его культурная революция, эта его борьба с четырьмя пережитками — старое мышление, старая культура, старые привычки, старые обычаи — ведь именно она и изменила Китай самым коренным образом! Вот возьмём Китай и Индию, в которой не было культурной революции, Ганди по другому пути пошёл, и возьмём их лет через сто после вас, для наглядности, и вы увидите, насколько они стали разными! Так что, я думаю, комиссары двадцатых или хунвейбины шестидесятых смогли бы развернуться и в Африке, смогли бы изменить её менталитет!

— Троцкизм, — хмыкнул я, невольно вспоминая нашего замполита, Плотникова. Уж он бы там развернулся, да, уж он бы погнал их к счастью железной рукой, всех махараджей прямиком в Ганг, жрецов к стенке, с йогами, факирами и прочими дармоедами вместе, кто не работает, тот не ест, храмы взорвать, касты отменить, джунгли — народу, и всё такое прочее. — Как есть троцкизм. Мы его осуждаем, потому что они должны сами, должны появиться все предпосылки, хоть и с нашей помощью, конечно.

— Я шалею от ваших масштабов, профессор, — уважительно заулыбался Олег, — то Солнце состарить для вас как два пальца