Он толкает Вадима на место бортмеханика и выравнивает виляющий в воздухе аэроплан.

– Но как так? – Вадим не находит слов. – Почему ты? И куда мы летим?

– Эх, Евпатий Коловратий! – откликается Макар. – Чтоб тебе жить долго и нудно, кизляк ты морщерогий… Гориллу перерос, а ума как у сушеной корюшки.

И далее он рассказывает, что послан Александром Васильевичем, чтобы упредить приезд Вадима в Москву. Более того – увезти его куда подальше от столичных изысков.

– Но с какой стати?.. – взбеленившись, буйствует Вадим. – Я уже год по стране мотаюсь… Почему мне нельзя домой?

Макар разъясняет, что шеф тоже рад бы по-христиански облобызать своего лучшего агента, а уж как Аннеке извелась – слов нет. Но Вадиму еще не забыли его сидения в Лефортове и причастности к противоборству приверженцев генсека с левой оппозицией. Пока он паломничал по Сибири и Уралу, внутрипартийная борьба перешла в острейшую фазу: оппозиционеры сеяли слухи о будто бы готовящихся репрессиях и затевали нелегальные рабочие сходки. Дела на Троцкого и Зиновьева уже рассматривались главным контрольным органом ВКП(б), всерьез обсуждалось их исключение из партии и высылка в отдаленные края. В такой обстановке прозорливый Александр Васильевич счел нецелесообразным нахождение своего любимца в столице. Там, где бьются гиганты, мелким сошкам делать нечего – затопчут.

– Куда же мы, Макар? – спрашивает Вадим потерянно.

Милый образ Аннеке растворяется в его голове, как кусочек сахару в кипятке. Не будет встречи, не будет объятий и поцелуев… ничего не будет.

– Летим в Туркестан. – Чубатюк сверяется по компасу, указывающему южное направление, и чуть доворачивает штурвал. – Да ладно тебе труселя жевать… Раз жизнь – дерьмо, то мы в ней – мухи. Пусть эти селедки беременные у себя в Москве канистры грызут. А ты на югах мослы отогреешь – и назад. Не пройдет и полгода!

Полгода?! Полгода…

Черт бы побрал эту жизнь!