Елизавета Введенская, более известная как отец Статор:

Гор сидел в моей клетушке и гадал, что будет дальше. Был порывист и несдержан, возбужден и беспокоен. Я спросила: «Все в порядке?» Он в ответ, с оттенком фальши: «У меня порядок жесткий. Лиза, вы не в Совнаркоме!»

Дальше – прозой. Если честно, в стихах я немного слукавила – для рифмы и выразительности. Гор ничего не говорил про Совнарком и причину своего беспокойства не утаивал. Она была, что называется, на поверхности. Отправленная им на хутор Липочка не возвращалась, не подавал известий и Богдан, так что атмосфера в подземелье накалялась, а вскоре разразилась и гроза – когда вбежал Ермолай (я узнала его по голосу, ибо он был облачен все в тот же скафандр) и выкрикнул:

– Там! Москвич с кем-то!.. и Липа с ними…

– Москвич?! Он жив?..

Гор сорвался с места и пробкой выскочил из моего каземата. Ермолай улетучился вместе с ним. Дверь они закрыть позабыли, поэтому я самовольно отреклась от статуса узницы и вышла в ангар. Летающий блин отсутствовал, отчего пещера, где он прежде стоял, казалась еще больше. Я пересекла ее, ориентируясь на мигавшие впереди огоньки. Они освещали дверцу, которая вела в незнакомое мне помещение. Будь что будет! Я приотворила ее и очутилась в подобии редута. В нем выстроились в ряд четыре пулемета «Максим», лежали гранаты, громоздились жестянки с патронами, а на треноге высился резервуар в виде бублика величиной со спасательный круг, который посредством шланга соединялся с газовым баллоном. На шланге я заметила манометр. От резервуара отходила трубка с насаженным на нее штуцером, похожим на пожарный брандспойт. Он был высунут в дыру, пробитую в скале. Ермолай ворочал им туда-сюда, а сидевший на высоком вращающемся стульчике Гор, прильнув к окулярам прибора, напоминавшего перископ, корректировал:

– Левее! Еще левее! Теперь вправо… Ах, гадство, дальность всего двадцать пять метров!..

– Не достанем? – справлялся Ермолай с невозмутимостью спартанца.

– Нет! Хотя… Возьми правее… вон они, отползают! Давай же!

– Азот в баллоне закончился. Сейчас возьму бутыль, заправлю…

Ермолай вытащил наконечник трубки из бойницы, причем заслонка в стене тут же захлопнулась, и косолапо поковылял в угол, к деревянному шкафчику, который при других обстоятельствах я приняла бы за киот. Гор со злобой оттолкнул от себя окуляр.

– «Заправлю»! Они ушли… – Он крутнулся на стульчике на сто восемьдесят градусов и наткнулся взглядом на меня. – А, и ты здесь… Подойди!

Прежде он не называл меня на «ты» и не позволял себе барского тона. Я осталась в дверном проеме, не сделав ни шагу.

– Это кто меня рабыней стать обяжет? Я хочу уйти отсюда, и сейчас же!

Если бы я могла разглядеть его лицо, то наверняка увидела бы насмешливый прищур.

– Куда же ты пойдешь? На хутор? Там уже чекисты постарались – рассказали твоему отребью, кто такой отец Статор. Так что в лучшем случае тебя оттуда плетьми погонят.

– Я уеду! За Урал, в Сибирь, в Китай… Заживу по новой, с чистого листа.

– Не дури! У меня людей – раз-два и обчелся. Уходить запрещаю! – От напряжения он сорвался на фальцет: – И прекрати говорить стихами! Бесит!

– Запрещаете? Мне? На каком основании?

Я приняла как можно более независимый вид. Собиралась, в пику Гору, закончить фразу в поэтической форме, но пока думала, как зарифмовать слово «основании», ко мне на своих длинных кривых ногах подошел Ермолай, затащил в комнату и запер дверь. Я замерла меж двух мужчин, каждый из которых был в разы сильнее меня.

Гор спрыгнул со стульчика, в руке у него появился штырь, с одного конца заостренный, а с другого утолщенный.

– На каком основании? Сейчас увидишь…

Острый конец штыря коснулся моих пальцев, и меня пронизала парализующая боль. Это длилось долю секунды, после чего я резко обессилела и упала бы, если бы меня не подхватил Ермолай. Он приподнял меня, как тряпичную марионетку, и посадил на стульчик. Еще и придержал, чтобы не свалилась. Я была в полуобморочном состоянии, мало что соображала. А Гор взмахнул штырем, как дирижерской палочкой, и уже беззлобно проурчал из-под шлема:

– Это предупреждение. Я мог бы убить тебя, но ты мне понадобишься. Ермолай, плесни ей коньяку, а то не ровен час без памяти грохнется…

Егор Кудряш:

Попылили мы, значит, с очкариком в Кишерть. Покамест шли, он мне всю кочерыжку проел: не виноватый я, Гор меня насильно прислуживать заставил… ну и всякая такая ерундистика на постном масле. Чесались у меня руки дать ему леща, но социалистическая сознательность не позволила. Пущай этим прохвостом гуманный советский суд занимается, а у меня и так забот полон рот.

В райцентре я первым долгом зашел к Птахе. Не застал ни его, ни других милицейских. Соседи сказали: еще вчера снялся, тарахтелку отремонтированную оседлал и укатил куда-то. А с ним и милиционеры на машине. Клопа им в онучи! Что у них за разъезды такие, когда мне позарез резервы нужны? Тут каждый человек на счету, а им хоть бы хны…

Завернули мы с очкариком в подотдел. Мыслил я в губцентр позвонить, чтобы выслали подкрепление – броневик и сколько-нибудь красноармейцев. Чутье мне подсказывало, что заваруха намечалась неслабая. Гор – малый не промах, у него незнамо что в сусеках припрятано. А у нас противу него – пистолетишки и пара ручняков. Арсенал – курам на смех, и в бойцах недостача.

Крутил я телефон, крутил – молчит, тварюка. Где-то опять провод оборвался: не то варвары окрестные на рыболовные крючки порезали, не то столб ветром повалило. Вот проруха!

Очкарик повизгивает: свезите меня в Пермь, дам показания по всей форме, следствию верой и правдой посодействую!

– Дурила ты! – говорю. – Мне сейчас только в Пермь с тобой кататься… гхы, гхы! В районе матерый преступник, подкоп под Советскую власть осуществляет… в самом что ни на есть прямом смысле… а ты мне тут баки морковной ботвой забиваешь!

Покудова рядили, столичник с Тимохой объявились. С Липкой на прицепе. Все, как чушки, перемазанные, дымом от них воняет. А Липка, видно, что страху натерпелась, аж пятнами пошла.