Другими словами, если мы в ФБР начали бы думать так, как все другие сторонники партий в Вашингтоне — что хорошо для моей «стороны», или чьему политическому будущему мы можем помочь или навредить — то у ФБР больше не было бы, и оно больше не заслуживало бы общественного доверия. Водоем был бы пуст.

Я дал указание команде рассказать старшим сотрудникам Минюста, что я считаю своим долгом проинформировать Конгресс, что мы возобновляем расследование. Я скажу как можно меньше, но ФБР должно говорить. Я сказал, что был бы рад обсудить эту тему с генеральным прокурором и заместителем генерального прокурора. Я не уверен точно, почему открыл им эту дверь, чего не сделал в июле. Думаю, отчасти это была человеческая реакция; я получил огромный шквал критики за вымораживание их в июле. Отчасти это было еще и потому, что я считал, что они увидят проблему так, как видел ее я, и поддержат меня в том, что должно было стать жестокой ситуацией. В конце концов, генеральный прокурор дал в июле публичные показания, что расследование электронной почты было проведено хорошо и полностью. Теперь ее собственные прокуроры запрашивали ордер на обыск. Несомненно, она увидит, что сокрытие этого будет нечестным и катастрофическим для Министерства юстиции. Но через своих сотрудников Линч и Йейтс передали, что считают это плохой идеей, что они не советуют этого делать, но это мое решение, и они не видят необходимости говорить со мной об этом. Они не отдавали мне приказ не делать этого, приказ, которому я бы подчинился.

Они не хотели выбирать дверь: «Скажи» или «Утаи»?

Получив этот ответ, я некоторое время подумывал над тем, чтобы сообщить им, что решил не говорить Конгрессу, просто чтобы посмотреть, что они станут делать, если я переложу ответственность полностью на них, но решил, что это было бы трусливо и глупо. Снова моей ответственностью стало принять удар. Я сказал «Полугодовой команде» дать Минюсту шанс просмотреть проект моего письма Конгрессу и предложить какие-либо изменения. Они воспользовались этой возможностью и, не отменяя своего совета мне не делать этого, внесли кое-какие полезные предложения в отношении того, как описать происходящее, всего лишь несколько фраз.

Пятничным утром 28 октября, в день, который, как ни странно, застрял у меня в голове как тридцать девятая годовщина нападения Насильника Рамси, я направил письмо председателям и высокопоставленным сотрудникам каждого из комитетов, которым Бюро предоставляло информацию на волне «окончания» расследования в отношении электронной почты Клинтон. Как и в июле, я снова разослал электронные письма всему персоналу ФБР на предмет происходящего:

Всем:

Этим утром я направил в Конгресс письмо в связи с расследованием в отношении электронной почты госсекретаря Клинтон. Вчера следственная группа проинформировала меня о своей рекомендации запросить доступ к электронным письмам, недавно обнаруженным в несвязанном деле. Так как те электронные письма кажутся актуальными для нашего расследования, я согласился, что нам следует предпринять надлежащие меры, чтобы получить и просмотреть их. Конечно, обычно мы не рассказываем Конгрессу о ведущихся расследованиях, но в данном случае я чувствую обязанность сделать это, учитывая, что я неоднократно за прошедшие месяцы давал показания, что наше расследование завершено. Я также думаю, что это было бы введением в заблуждение американского народа, если бы мы не дополнили отчет. Однако, в то же самое время, учитывая, что мы не знаем значимость этой вновь обнаруженной подборки электронных писем, я не хочу создавать ложного впечатления. В попытке сохранить этот баланс, в коротком письме и в разгар предвыборной кампании, существует значительный риск быть неправильно понятым, но я хотел, чтобы вы услышали об этом непосредственно от меня.

Мое письмо Конгрессу оказалось в прессе примерно через десять минут, что для Вашингтона было примерно на девять минут позже, чем я ожидал. И мой мир снова загорелся.

Июльские поклонники и ненавистники по большей части поменялись местами. Страх, что мое письмо может принести победу Трампу, свел с ума обычно вдумчивых людей. Было много истерии по поводу того, как мы нарушали правила и политику Министерства юстиции. Конечно, не было подобных правил, и никогда не было в разгар выборов ситуации, подобной этой. Полагаю, что разумные люди могли бы решить не говорить о возобновленном расследовании, но мысль о том, что мы там нарушали правила, была оскорбительной. «Скажи мне, что бы ты сделал на моем месте, и почему», — неслышно спрашивал я у редакционных писателей и говорящих голов по телевизору. Конечно, я знал ответ: большинство из них поступили бы так, как было лучше для их любимой команды. Ну, у ФБР не могло быть любимой команды. ФБР олицетворяет Госпожу Правосудие с повязкой на глазах, и должно действовать правильно вне мира политики.

Воскресным вечером 30 октября я получил электронное письмо от генерального прокурора, в котором она спрашивала, может ли встретиться со мной наедине после нашего утреннего разведывательного брифинга в понедельник в штаб-квартире ФБР.

— Конечно, — ответил я.

Когда брифинг подходил к концу, генеральный прокурор перед полным конференц-залом наших сотрудников спросила, может ли встретиться со мной. Что было немного странно, так как я по электронной почте уже согласился на личную встречу. Но весь наш персонал заметил ее просьбу, в чем, полагаю, и заключался смысл. Мы сразу из комнаты, в которой проходил утренний брифинг, прошли в личный кабинет, зарезервированный за генеральным прокурором. Ее и мои сотрудники ждали снаружи, и, наконец, мы были наедине.

Последние несколько дней шумные протесты в СМИ стали столь яростными, особенно, что и понятно, среди сторонников Хиллари Клинтон, что я не знал, что услышу от Лоретты Линч. Собиралась ли она накричать на меня? Угрожать мне? Предупредить меня? Передать сообщение от президента? Почти наверняка все в администрации Обамы были злы на меня и напуганы, что я подверг риску избрание Клинтон. У меня были все причины считать, что Лоретта принадлежала к этой группе.

Я первым вошел в комнату. Я повернулся и подождал, пока генеральный прокурор закроет дверь. Затем она повернулась, опустила голову и, широко раскинув руки, направилась ко мне. Во многих отношениях это было неловко. Возможно, в основном потому, что я примерно на полметра выше Лоретты Линч. Когда наши тела сблизились, ее лицо уткнулось мне в солнечное сплетение, а руки обняли меня. Я потянулся вниз и также неловко прижал предплечья к ее спине.

— Я подумала, ты нуждаешься в обнимашках, — сказала она, когда мы