Майкла Брауна в Фергюсоне, штат Миссури — включая выпуск восьмидесятистраничного меморандума со всеми деталями расследования. Они снова это сделали в октябре 2015 года в деле против одного из руководителей Службы внутренних доходов Лоис Лернер, когда министерство изложило доказательства, собранные во время уголовного расследования в отношении того, не подвергала ли Служба внутренних доходов нападкам и притеснениям группы Движения чаепития. Министерство сказало, что Лернер проявила «недальновидность», но «неэффективное управление не является преступлением… Случившееся вызывает тревогу и может повлечь за собой корректирующее действие — но не влечет за собой уголовное преследование». Как и в тех недавних примерах, это был тот случай, когда общественный интерес и доверие общественности требовали нашего пояснения, что мы узнали о поведении госсекретаря Клинтон. Без этих деталей, результат был бы намного менее достоверным и прозрачным, и причинил бы ущерб нашему водоему доверия к институтам правосудия у американских граждан. Необычным в этом было то, что директор ФБР — с целью защитить оба учреждения — вышел сделать заявление отдельно от руководства Министерства юстиции. Это решение было принято с осознанием, что оно подставляет меня и мою профессиональную репутацию прямо под огонь со всех сторон политического спектра.

Всегда полезно взглянуть в прошлое, и если бы мне снова пришлось это сделать, кое-что я бы сделал по-другому. Я бы избежал ошибки «сикрестирования», сказав в начале своего заявления, что мы рекомендуем не выдвигать обвинений. В то время я думал, что есть риск, что после заголовка люди не будут внимательно слушать дальше, но, оглядываясь назад, риск замешательства от того, что я тянул с выводами, был больше. Еще важнее то, что я бы постарался найти лучший способ описать поведение госсекретаря Клинтон, чем «крайняя беспечность». Республиканцы вскочили на тот старый закон, делавший тяжким уголовным преступлением обращение с секретной информацией с «грубой небрежностью» — закон, который Минюст никогда бы не применил в этом деле. Но использование мной «крайней беспечности» для многих безусловно прозвучало словно сказанное на языке закона — «грубая небрежность» — пусть даже вдумчивые юристы видели, почему это было не одно и то же. Я потратил много часов, отвечая на вопросы Конгресса об этом, и это стало главной темой для заинтересованных в нападках на ФБР и Минюст. За исключением этих двух вещей, и невзирая на направленные на меня с тех пор политические выстрелы — а по общему мнению я попал под огонь из-за этого — я бы снова поступил так же с тем заявлением, потому что по-прежнему считаю, что это была лучшая доступная альтернатива, чтобы защитить и сохранить водоем доверия к Министерству Юстиции и ФБР у американского народа.

После сентябрьских слушаний в Конгрессе, несмотря на всю критику, я мог по крайней мере сказать, что Бюро избавилось от этого ужасного дела. Мы предложили прозрачность, стараясь показать американскому народу компетентность, честность и независимость, и теперь президентская кампания могла идти своим чередом. Несколько месяцев спустя во время нашего обеда 27 января 2017 года Трамп сказал мне, что я «спас ее» своей июльской пресс-конференцией. Это не было моим намерением, так же как я не собирался «спасать его» в том, что случилось позже. Целью было рассказать правду и продемонстрировать, как выглядит высшая степень лояльности — к институтам правосудия.

Так что мой заместитель директора был прав; мы действительно подставились, и это было так болезненно, как и ожидалось. Мы вкусили яда нашей политической системы, и я, как и ожидал, получил все эти удары, но еще я чувствовал огромное облегчение, так как мы с ФБР закончили с Хиллари Клинтон и ее электронными письмами.

Если бы.

Глава 11

Скажи или утаи

Хотя дело с электронной почтой Клинтон для вашингтонского политического класса казалось центром вселенной, в действительности ФБР занималось и многими другими важными вопросами. Летом 2016 года мы работали как сумасшедшие, чтобы понять, что задумали русские. Доказательства внутри разведывательного сообщества настоятельно наводили на мысль, что российское правительство пыталось тремя способами вмешаться в выборы.

Во-первых, они искали способ подорвать уверенность в американские демократические процедуры — стараясь нас скомпрометировать, чтобы наш выборный процесс больше не вдохновлял остальной мир.

Во-вторых, русские хотели навредить Хиллари Клинтон. Путин ее ненавидел, обвиняя ее лично в больших уличных демонстрациях против него в Москве в декабре 2011 года. Путин считал, что Клинтон дала «сигнал» демонстрантам, публично критикуя то, что назвала «тревожной практикой», до и во время парламентских выборов в России в тот год. Она сказала: «Русские люди, как и люди во всем мире, заслуживают права, чтобы их голоса были услышаны и посчитаны». Путин воспринял это как непростительные личные нападки.

В-третьих, Путин хотел помочь победить Дональду Трампу. Трамп благоприятно высказывался о российском правительстве, а Путин демонстрировал многолетнюю признательность бизнес-лидерам, заключавшим сделки вместо того, чтобы придерживаться принципов.

Центром кампании российского вмешательства стало опубликование пагубных электронных писем, похищенных у связанных с Демократической партией организаций и частных лиц. Также имелись признаки масштабных российских усилий проникнуть в поддерживаемые штатами базы данных списков избирателей. В конце июля ФБР узнало, что советник по иностранной политике кампании Трампа по имени Джордж Пападопулос несколькими месяцами ранее обсуждал получение от российского правительства пагубных для Хиллари Клинтон электронных писем. Основываясь на этой информации, ФБР открыло расследование, пытаясь понять, не работали ли американцы, включая кого-либо, связанного с кампанией Трампа, каким-либо образом с русскими в их попытках влияния.

Как и в случае расследования с электронной почтой Клинтон, Бюро месяцами сопротивлялось всем призывом репортеров и других сторонних наблюдателей подтвердить проведение расследования. Просто было слишком рано, мы не знали, есть ли у нас какие-либо зацепки, и не хотели насторожить кого-либо из проверяемых частных лиц. ФБР и Министерство юстиции не подтверждали официально наше расследование — да и затем, лишь в общих чертах — до марта 2017 года.

Более сложным был вопрос, стоило ли в пылу президентской кампании рассказать американскому народу больше об общих российских усилиях повлиять на выборы. Президент Обама и его команда по национальной безопасности весь август и весь сентябрь бились над этим вопросом. На одной из встреч с президентом мы обсуждали, имело ли смысл сделать своего рода общественную «прививку». То есть, вооружив американцев знанием о враждебных усилиях повлиять на принятие ими решения во время голосования, мы могли помочь смягчить это влияние. Я сказал, что устал быть парнем на трибуне со скандальными новостями — особенно после того избиения, которому подвергся после сделанного 5 июля заявления —