Она, конечно же, отошла ещё за грибами, вон туда, я иду к кустам, и за кусты, и ещё за деревья, и её там нет тоже. Тогда я – назад, она, наверное, уже у бревна. Но у бревна снова никого нет. Только теперь я вспоминаю, что можно позвать, и кричу, зову её.

И слышу, какой у меня голос, и он напуганный, и тут я понимаю, что мне страшно очень.

Я бегу на другой край, зацепляюсь ногой за корягу, падаю, вскакиваю, ещё бегу, уже опрометью вылетаю на самый край, к полю, в рожь. Рожь тут невысокая и укатывается склоном вниз.

Во ржи спиной ко мне стоит бабушка и рвёт васильки.

* * *

Как вкусно есть бутерброд с сыром. Даже с таким раскисшим сыром, на раскрошившемся, мокром куске белого хлеба. Яблоко мы разрезали пополам. Когда кусаешь, оно хрустит.

– Чего же ты, дурында, так испугалась?

– Не знаю… Я ничего не подумала. Просто испугалась.

– Да куда же я от тебя денусь?

Я вздыхаю, счастливо вздыхаю. Беру из корзины синий букет. Васильки совсем слабо пахнут. Чуть горьковато, и всё. И уже немножко вянут. Я задумываюсь, успеем ли мы донести их до дома, и, вспомнив о доме, откатываюсь по этому дню назад, к утру, к шкафу с керосином. Это как давно всё было… Какой длинный день. Чудно …

– Пойдём-ка, я тебе одно место покажу, – легко вставая с бревна, говорит бабушка.

С корзинами в руках идём по медленно плывущему вниз, с холма, полю.

– Это место твой дед нашёл. Площадка чудес называется.

– Почему?

– Так дед назвал. Сейчас… Смотри.

Поле обрывается так быстро, что я проскакиваю вперёд, бабушка ловит меня за руку.

Мы стоим на самом краю высокой крутой горы над рекой. Река далеко-далеко внизу, я не смотрю туда и очень крепко держу бабушкину руку.

А перед нами, впереди, лежит целая огромная земля. Много-много маленьких далёких деревень, с тёмными крышами, разложены они среди полей, среди жёлтых, рыжих, зелёных и бежевых квадратов полей. Поля передо мной, повсюду, до самого горизонта. В полях тянутся ниточки дорог, серых и коричневых, от деревни к деревне тянутся, петляют. Во-он пылит что-то на дороге, не разобрать… грузовик, маленький какой, как игрушка.

Глаза у меня разбегаются, я чувствую, что мне мало воздуха, понимаю, что не дышу. И делаю вдох.

Квадраты полей до самого края земли, а над ними, в голубом, стоят густые белые облака, с круглыми боками, одно за другим, тоже до самого края. Такие вкусные бока у них, что хочется погладить. А на поля падают тени от облаков, и видно, что тени тихо ползут, значит, облака движутся, незаметно, медленно плывут туда, от нас, вдаль. Сколько облаков… Сколько полей… Я в первый раз вижу так много мира.

А где мы живём? Я ищу нашу деревню, если от реки, за оврагом с ручьём, на горе… Вот она. И домики, и проулки-спуски, и крошечная тётенька с граблями собирает стожки травы… И водокачка. Но водокачки ведь у нас нет? Так это не наша деревня, только сильно похожа.

И тут, разглядывая поля и деревеньки среди них, я понимаю, что я все их знаю, всюду она и есть, моя деревня, вроде…

Там, за рыжим сосновым бором, там зелёные поля, они овсяные, как у нас, и красный трактор в них ползает. У нас тоже такой, его дядя Володя-тракторист водит. А совсем вдали – всё рыжие квадраты, это рожь и пшеница, а у той деревни – длинный серый сарай и загородки, это коровник. Вон чёрточки чёрные и рыжие на лугу – это коровы пасутся, совсем как наши. А у ближней деревни по асфальтовой дороге катит маленький мотоцикл с коляской, наверное, милиционер едет, у них такие мотоциклы. И леса знакомые всё – березняки, сосновые боры, ельники тёмные, овраги, замусоренные всякой ольхой-осиной. Это всё знаю, прямо даже, как какой лес пахнет, могу представить. И ещё холмы, как бархатистые бока лошадей, перекатываются вдали. Короткая на них трава, как шёрстка.

До нас долетают откуда-то снизу звуки радио. Кусочек знакомой песни:

Речка движется и не дви-жет-ся…

Это радио «Маяк», у него такие позывные. В деревне они каждый час слышны, уж кто-нибудь да слушает, особенно к вечеру.

Я снова обвожу всё это взглядом, уже не всматриваясь, а так, по кругу, от края до края.

И у меня внутри помещается теперь круглое такое чувство. Круглое, большое чувство внутри, что вся вот эта земля и есть мой уют. Оказывается, тут все знакомые поля, дороги, леса и овраги, деревни и жители в них – все мои. Там ведь всё такое, как я знаю и люблю, там, в тех домиках, тоже живут Анны Сергеевны, дяди Володи и Натальи Никаноровны. Те люди, которым я – своя.

Я не могу назвать это чувство, я не знаю такого слова. Но, может быть, это чувство круглого уюта. Я запоминаю его.

Я не хочу про это рассказывать бабушке. Мне кажется, она тоже так понимает, потому что она долго глядит туда, а потом говорит:

– Хорошо…

И смотрит на меня. Я киваю.

* * *

Мы возвращаемся по серому, нагретому шоссе среди полей. В полях, то слева, то справа, на столбах с проводами сидят большие неподвижные птицы, бабушка говорит – коршуны. Когда мы проходим, они поворачивают головы в нашу сторону. А сами не шевелятся, головы отдельно крутятся. Боязно, вдруг взлетит такой?

Я как-то вдруг вся устала и радуюсь, когда мы наконец входим в тот, родной уже березняк над рекой, потом под сосны… Спускаясь с кручи, нагоняем компанию баб из нашей деревни, они – по ягоды ходили, возвращаются с полными ведёрками. Бабушка с ними болтает, я иду рядом. Очень натёрла я ногу в правом тапочке.

Обратно вброд идти совсем не страшно. Зато потом, во все эти подъёмы, горы, вверх и вверх – как долго и как трудно…

Еле тащусь за деревенскими бабами, за бабушкой. Свою корзинку я уже ей отдала.

Уже на самом верху деревенской горы бабушка оборачивается ко мне и говорит:

– Насть, во-он туда посмотри, совсем далеко, за реку. – И указывает рукой. – Видишь тот холм, рыжий, самый большой который? Это мы оттуда с тобой глядели. Видишь?

В деревне по-вечернему брешут собаки, играет радио, смех чей-то слышен и ругань… Почтальонша Клава на велосипеде обгоняет нас, на боку у неё