— Конечно, прядильщик больше четырнадцати эскудо не заработает, но ткачи получают куда больше… — И снова, глядя на жену, добавил: — Ладно! Может быть, что-нибудь соображу… Так ведь жить нельзя!

Орасио задумался; наклонив голову, машинально перебирал лежавшие на столе монеты… С первых дней работы на фабрике он решил, как только станет прядильщиком, начать обучаться ткачеству — ткачи зарабатывают больше, чем остальные рабочие, кроме того, получают сдельно; их уважают мастера и управляющие.

Однако эти планы не осуществились. До последнего времени он не мог думать ни о чем, кроме женитьбы, подготовка к свадьбе отнимала у него все свободные часы. А после свадьбы не хотелось расставаться с женой. Они подолгу гуляли, наслаждаясь летними солнечными днями… Где тут учиться! Орасио размышлял: «Будь сейчас зима с дождем или снегом, я бы так не тосковал на работе. Но летом приходить на фабрику к восьми утра и уходить только в час ночи… Час нужен на то, чтобы встать, одеться и дойти; таким образом, для сна останется только пять часов, когда мне и восьми мало. А самое главное, я почти не буду видеть Идалину. Но ничего не поделаешь — речь идет о моем будущем! И раз этого не миновать, надо браться за учение как можно скорее».

Орасио поднял голову. Идалина стояла у очага и вопросительно смотрела на него.

— Чего ты хочешь? — раздраженно бросил он.

— Я?.. Ничего… — ответила она и робко добавила: — А что ты собираешься делать?

— Еще не знаю… Там видно будет…

Он встал из-за стола и, держа руки в карманах и насвистывая, принялся расхаживать по комнате.

На следующий день, по окончании смены, Орасио подошел к Матеусу. Мастер выслушал его хмуро, как всегда, когда его о чем-нибудь просили; но потом пообещал:

— Поговорю с господином управляющим…

— Буду вам очень благодарен…

— Рано благодарить. Надо поискать, кто захочет работать только днем, чтобы ты всегда был в вечерней смене…

— Бока-Негра согласится… он сказал, что для него это неважно… В дневную смену ему даже удобнее…

— Посмотрим… — как всегда неопределенно, произнес мастер.

Орасио отошел.

Бока-Негра ждал его на дороге.

— Ну как?

Орасио передал свой разговор с Матеусом. Бока-Негра был очень рад за товарища:

— Не пройдет и двух недель, как все устроится… Безработных ткачей нет. Те, что есть, — старики, которых никто не хочет брать. Поэтому союз возражать не станет. И на фабрике тоже не встретится затруднений: пока ты будешь учиться, заработок у тебя останется прежний, а все-таки какую-то пользу в ткацком цеху принесешь. Помяни мое слово, не пройдет и двух недель… Ты не обращай внимания, какую рожу скорчил Матеус!..

Орасио вдруг захотелось, чтобы Бока-Негра ошибся и разрешение вопроса затянулось: тогда он со спокойной душой будет наслаждаться своим счастьем с Идалиной.

Однако Бока-Негра не ошибся. На следующей неделе инспекция труда разрешила Орасио приступить к обучению, и Матеус сказал ему:

— Можешь начинать завтра.

Орасио пробормотал слова благодарности, но сердце у него упало. Когда, придя домой, он сообщил эту новость Идалине, она тоже расстроилась.

— Нет, так жить нельзя! Семнадцать часов подряд на фабрике — это уж слишком! А я здесь все время одна…

Орасио старался скрыть от жены, как ему тяжело, но она догадывалась о его состоянии.

— Это ведь только на год… — попытался он успокоить ее. — Приходится работать вечером, чтобы иметь возможность днем учиться… Иначе ткачом не станешь…

— Разве? Ты мне этого раньше не говорил…

— Да, путь один… Еще хорошо, что хозяева разрешают работать только в вечерней смене… Посуди сама, человек заступает уже уставший… какая от «его польза?..

На Идалину эти доводы не подействовали:

— Будь у меня работа… Но так… я все время одна в четырех стенах… почти никого здесь не знаю…

— Ну, ничего… Мы же по воскресеньям будем вместе… Год пройдет быстро. А на работу устрою тебя обязательно, возможно, правда, не у нас… Сегодня Маррета сказал, что опять говорил о тебе с мастером на Новой фабрике…

Идалина по-прежнему была печальна и уныло молчала. Орасио погладил ее по щеке:

— Не горюй!.. Это, конечно, жертва! Но дело стоит того! Я буду зарабатывать больше, и мы станем жить лучше… Нам ведь нужно расплатиться с Валадаресом и скопить кое-что на покупку мебели для нового дома. Разве ты не хочешь поуютнее обставить его. — Он минуту помолчал: — Ну, ладно, давай пройдемся… Может, это тебя немного развлечет…

— Мне нужно приготовить ужин…

Он пожал плечами:

— Что ж, тогда пойду один…

Орасио хотелось поскорее выбраться из своей грязной, темной улички и погулять под ласковыми лучами солнца, которого он должен был теперь лишиться. Он шел и говорил себе: «Нужно стать ткачом… Нужно…» Когда он оказался на площади, там уже было немало рабочих — они приходили сюда поболтать. Орасио многих знал, но сейчас ему ни с кем не хотелось разговаривать. Он был зол на всех и на самого себя. Дойдя до Портас-до-Сол, он оттуда стал смотреть на долину, залитую солнечным светом. Смотрел, но не видел ее. Перед его глазами неотступно стояла фабрика, он видел машины и себя, день и ночь работающего в цеху… Орасио перевел взгляд на холм, где стоял монастырь Санто-Антонио, а чуть пониже — статуя Богородицы Консейсан, и вспомнил народное поверье, которое было выгравировано на каменном цоколе статуи: тот, кто, увидев эту статую, трижды прочтет «Аве Мария», будет удостоен небесных благ. Орасио решил помолиться. Но он не знал, как лучше описать богородице свои горести, с чего начать. Он уже стал прядильщиком, теперь ему разрешено изучать ткацкое дело, но для этого нужно все дни и вечера проводить на фабрике… Можно просто попросить богородицу облегчить ему жизнь — она, конечно, знает, как это сделать. Орасио уже собирался склонить колени, но тут вспомнил: ведь кардиналы и епископы, имена которых начертаны у ног статуи, обещали милости на небе, а не на земле…

Он быстро ушел, еще более угнетенный. Снова пересек площадь и зашагал по улице Дирейта. «Нет зла, которое длится вечно, и добра, которому нет конца. Мне плохо, но другим еще хуже». Орасио однажды слышал эти слова от Мануэла Пейшото, который хотел ободрить его. Теперь он шел и повторял их себе, но это не приносило облегчения. Он думал о Рикардо, который до сих пор сидел в тюрьме, обросший бородой и завшивевший, думал о его семье, о покойном Раваско… И становился все мрачнее…

Орасио вышел к церкви