У входа Орасио встретил нескольких рабочих — они уже шли обратно.

— Вы записались? — опросил он одного из них.

— Конечно.

Внутри оказалось немало народу. Наконец дошла очередь и до Орасио.

— Много уже записалось? — спросил он уполномоченного.

— Да, кое-кто записался… — ответил тот.

— Кое-кто… Значит, не так уж много? — допытывался Орасио.

— Разумеется… Запись ведь началась недавно.

Орасио вернулся на фабрику. Он ничего не сказал Маррете, а тот ничего и не спросил. Но по молчанию старика Орасио понял, что Маррета догадывается, куда он ходил.

Дагоберто признался ему, что, может быть, и он запишется: «Вряд ли что-нибудь из этого получится, но попытка не пытка».

Стоя за ткацким станком и соединяя рвущиеся нити, Орасио работал автоматически, как и сама машина. «Всегда на одну кость тысяча собак!» — повторял он себе, продолжая думать о домах.

Отработав вечернюю смену на прядильной машине, Орасио наконец вышел с фабрики. Ночь была теплая. В лабиринте узких уличек многие жители, спасаясь от жары и клопов, вынесли соломенные тюфяки на мостовую и спали под открытым небом. Орасио шагал по этому лагерю между старыми матрацами, на которых храпели люди. Ему было тоскливо, никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя таким ничтожным… Трамагал сказал, что на каждую тысячу нуждающихся приходится только семь новых домов. Какая же у него может быть надежда?

Дойдя до своей лачуги, Орасио хотел было постучать, но вдруг передумал и пошел дальше. Он решил обратиться за помощью к провидению.

Возле одного из соседних домов на двух уложенных рядом тюфяках спала целая семья. Прокопия заворочалась было, но так и не проснулась…

Маленький трудовой городок словно вымер. Только на площади Орасио встретил нескольких запоздалых прохожих. Старинное здание муниципалитета, казалось, хранило в себе глубокие тайны прошлого. Неподалеку среди обветшалых построек виднелись новые дома, воздвигнутые у древних городских стен; но они не могли разрушить очарования старины.

Часы на церкви пробили два. Орасио медленно поднимался к Портас-до-Сол. Он очень устал: с самого раннего утра был на ногах — стоял у ткацкого станка, бегал в союз, суетился возле прядильной машины… Сейчас в глубине его души шла глухая борьба с неуверенностью, с мыслями о невезении, о своем одиночестве в мире. Он говорил себе: «Если богородица оделяет благами на небе, то почему бы ей не сделать этого и на земле?»

Улицы, по которым он шел, спали. Таверна у Портас-до-Сол была закрыта. Долина покоилась в темноте, а справа, на холме сияла озаренная луной статуя Богородицы Консейсан. Казалось, она чудесным образом появилась из мрака, чтобы победить ночь на земле и в душах людей; эта статуя была подобна маяку, указывающему путь во тьме. Орасио с благоговением смотрел на нее и снова спрашивал себя: «Если богородица осыпает благами на небе, почему бы ей не помочь человеку и на земле?»

Он опустился на колени и трижды прочитал «Аве Мария» — молитву, которую кардиналы и епископы рекомендовали всем взыскующим небесных благ. Потом попросил у Богородицы Консейсан покровительства и помощи. Снова шепотом прочитал «Аве Мария» и дал обет: если ему предоставят дом в Пенедос-Алтос, он будет целый год вместе с женой по воскресеньям молиться перед статуей.

Когда он поднялся с колен, вокруг по-прежнему было пустынно, только мимо таверны пробежала кошка.

Орасио пошел домой. По дороге он представлял себе, какой радостной будет его жизнь в новом доме. Выплачивая по семьдесят эскудо в месяц за аренду, он через двадцать лет станет его владельцем. К тому времени ему будет только немногим больше сорока лет, а это еще далеко не старость…

Когда Орасио подходил к своей лачуге, ему вспомнились слова Марреты: «…Тебе повезло, но у остальных все останется по-прежнему». Он ускорил шаг и постарался думать о другом.

Открыв мужу дверь, Идалина взглянула на часы и всплеснула руками:

— Как поздно! Уже четвертый час, а тебе в семь вставать. Ты и так не высыпаешься…

— Ничего… Не беспокойся…

— Но почему ты так задержался?

Он оборвал ее:

— Я хочу спать. Расскажу завтра…

Придя в восемь утра на фабрику, Орасио, еще сонный, спросил Дагоберто:

— Ну как, записался?

— Записался.

— Как ты думаешь, получим мы или нет?

Дагоберто пожал плечами:

— Откуда мне знать? Во всяком случае, раз домов больше не строят, значит, если не удастся теперь, пиши пропало…

Маррета слышал их разговор, но притворился, будто не слышит; он делал так всегда, когда речь заходила о домах в Пенедос-Алтос. Этот молчаливый протест раздражал Орасио. «Маррета против не только потому, что домов мало, — подумал он. — Ему не нравится, что они построены муниципалитетом. Но мне до этого дела нет».

Он стал за станок раздосадованный и с этого дня избегал говорить о домах при старом ткаче.

Ученичество Орасио шло успешно. Он уже навивал и связывал нити без подсказок Марреты, как это было вначале; его руки делали все ловко и уверенно.

— Способный парень, — хвалил его Маррета, обращаясь к Дагоберто, но так, чтобы слышал Орасио: — Способный, ничего не скажешь! Ему и года не понадобится, чтобы стать ткачом…

Орасио это было приятно. Когда, однако, время приближалось к пяти и рабочие с нетерпением ждали конца смены, ему делалось очень грустно. Все расходились по домам или останавливались поболтать на площади, только он один не видел ни дня, ни вечера, как будто работал две смены кряду. Да так оно в сущности и получалось, менялись только машины. У ткацкого станка было легче, здесь он меньше уставал, но у прядильной машины приходилось все время бегать взад и вперед, делая одни и те же движения, — так осел крутит ворот у колодца…

Шел сентябрь, дни становились короче, но это не утешало Орасио. Он тосковал, пожалуй, даже больше, чем летом. В серый предвечерний час, когда другие кончали работу, а он оставался на вторую смену, ему бывало особенно горько. Глубокой ночью он наконец выходил с фабрики утомленный и раздраженный. По дороге в город он не раз попадал под ливень и, как ни бежал, все же добирался до дому весь вымокший…

Услышав его сильный стук, Идалина вскакивала с постели и, сонная, шла открывать. Вначале Орасио собирался заказать второй ключ, но жена сказала, что предпочитает просыпаться, когда он приходит, — иначе они почти не могут видеться, как бы им этого ни хотелось. По утрам Орасио всегда торопится;