Трамагал немного успокоился. Он заявил, что не пойдет в Ковильян, чтобы не потерять голову.

Но на следующий вечер он снова разволновался, узнав, что еще несколько человек приступили к работе.

— У ворот фабрик теперь дежурят жандармы, охраняют штрейкбрехеров, — сообщил Мальейрос. — Говорят, будто комитет собирается прекратить забастовку…

— Комитет действительно собирается или ты этого хочешь? — выкрикнул Трамагал.

Мальейрос, не сказав ни слова, ушел, хлопнув дверью.

Утром Трамагал отправился в Ковильян…

В сквере продолжали собираться рабочие. Но они выглядели иначе, чем в первые дни забастовки. Хотя не стало теплее, почти все были в одних пиджаках, а те, кто еще носил пальто, казались в них уличными попрошайками.

Трамагал переходил от группы к группе. Везде он слышал одно и то же. Никто не знал наверное, но все говорили, что комитет хочет прекратить забастовку.

— А как вы? Неужели допустите это?

Все были согласны с Трамагалом, что надо держаться, но одни горячо высказывались за это, а другие, усталые и измученные, хранили молчание. Однако никто уже не верил в победу.

Трамагал пошел на площадь. Там, как обычно, было много бастующих. Едва он начал говорить о необходимости продолжать борьбу, к нему подошел ткач Силвано, — он был в новом забастовочном комитете, — отвел его в сторону и сказал:

— Мы идем на соглашение против своей воли. Для фабрикантов это хуже. Это значит, что мы не складываем оружия. Ясно?

Трамагала эти слова не убедили. И вскоре, собрав несколько человек, он неподалеку от Карпинтейры напал на группу штрейкбрехеров, направлявшихся на фабрику.

В тот же вечер жандармский патруль арестовал Трамагала и его товарищей и отвел их в полицейский участок…

В понедельник утром по дороге молча, опустив головы, шли рабочие. Резкий, холодный ветер бил им в лицо. Женщины шли, завернувшись в рваные шали, мужчины — подняв воротники. Они шагали все медленнее, переживая унижение побежденных. Ворота фабрик были открыты, как до забастовки, но теперь возле них патрулировали конные и пешие жандармы.

Раздался первый гудок. Темные фигуры мужчин и женщин приближались к воротам.

Вскоре снова загудели сирены, и вслед за этим послышался равномерный шум машин: работа возобновилась.

ДОМ

I

Разодетые по-праздничному, выбритые, а некоторые Даже с цветком в петлице, подходили родичи и гости. Сеньора Жертрудес, которой помогали тетя Мадалена и Арминда, непрерывно сновала из своей кухни к плите соседки, где жарились козлята и кролики.

В одиннадцать часов все собравшиеся мужчины вместе с Орасио отправились за невестой.

Идалина вышла из дома им навстречу. Ее сопровождали родичи и подружки. Невеста была в черной шали и черной косынке, в нарядной юбке и блузке. Встретившись с Орасио на людях, она смутилась… Но вот две группы соединились и направились к церкви.

Стоя перед священником, жених и невеста одинаково внимательно слушали то, что им было понятно, и то, что непонятно, отвечали, когда это положено, «да» и наконец оказались обвенчанными. На церемонии присутствовал представитель муниципалитета, который регистрировал браки; он первый поздравил молодых.

На паперти в ожидании милостыни толпились мальчишки и старухи. Идалина шла рядом с Орасио и улыбалась, но чувствовала себя очень неловко. Ей было стыдно, как будто она проходила голая под любопытными взглядами толпы.

Соседские девушки, высунувшись из окон, бросали цветы. Однако они созерцали свадебный кортеж без особого интереса: приглашенных оказалось немного, молодые так же бедны, как они сами, дом, где празднуется свадьба, слишком тесен, чтобы в нем можно было танцевать…

Сеньора Жертрудес как раз успела зажарить козлят, когда сын ввел в дом невесту. Разбившись на группы, гости беседовали в ожидании, пока Арминда накроет большой стол, составленный из нескольких столиков, занятых у соседей.

Сияло ослепительное июньское солнце, но в комнату, несмотря на то, что было открыто окно, проникало мало света. Все уселись за стол. С улицы доносились голоса нищих, которые, узнав о свадьбе, собрались возле дома. Нищих было столько и они так громко требовали милостыни, что сеньора Жануария закрыла окно. Между тем под влиянием выпитого вина мужчины говорили все больше скабрезностей, правда, за исключением посаженого отца, который считал своим долгом держаться в присутствии молодоженов строго.

Вскоре женщины ушли, чтобы вернуться к ужину, а мужчины разъединили столы и сели играть в карты; при этом они не забывали о вине. Арминде пришла в голову мысль отвести Орасио и Идалину к себе: там просторнее, можно потанцевать. Так как гости были по большей части пожилые люди, не интересующиеся танцами, Арминда обошла соседние дома, приглашая юношей и девушек. Однако в этот час многие еще были на фабриках или копались на огородах. Те, кого Арминде удалось зазвать, плясали до восьми часов вечера под гармошку Франсиско Силвейры. Потом все пошли в дом Орасио, ели и пили…

Уже за полночь сеньора Жануария сказала дочери:

— Нам пора уходить, завтра тебе рано вставать…

Она и дядя Висенте тут же ушли и увели с собой Идалину. Арминда бросила на Орасио сочувственный взгляд, а гости стали отпускать шутки: молодая жена, вместо того чтобы быть с тем, кому она принадлежит по праву, уходит с родителями…

Наконец гости разошлись. Сеньора Жертрудес снова осталась с мужем и сыном, будто свадьбы и не было. Она очень устала от хлопот, но не удержалась и принялась пересчитывать деньги, которые по старому доброму обычаю гости дарили молодым. Она насчитала всего двести восемьдесят эскудо и с горечью подумала, что это не возместит даже расходов на свадьбу и платы викарию за венчание, не говоря уже об аренде дома в Ковильяне, где будут жить молодые. И тут сеньора Жертрудес пожалела, что не пригласила посажеными отцом и матерью чету Фонсеко, как того хотел дядя Жоаким, — они наверняка подарили бы гораздо больше. С этой мыслью она и улеглась в постель, но до первых петухов никак не могла заснуть, а едва заснула, зазвонил будильник. Она слышала, как Орасио ворочался на кровати у себя в комнате, затем встал. Тогда сеньора Жертрудес тоже поднялась, чтобы разогреть ему остатки козленка и приготовить кофе.

В половине восьмого обе семьи собрались у грузовика, отправлявшегося в Белмонте. Шофер укрепил на верху кузова сундучок Идалины и два мешка картофеля, поднесенных накануне гостями, у которых не было денег. Солнце уже позолотило вершины гор, стеной окружавших Мантейгас;