Пройдя уличку, Орасио услышал голоса и увидел оживленно жестикулировавших рабочих. Он подошел ближе.

— Негодяи! Они не имеют права так поступать! Надо их проучить! — возмущался Трамагал.

— Что случилось? — спросил Орасио.

Взволнованный Трамагал не обратил на него внимания. Все объяснил Белшиор. Оказывается, часть текстильщиков не прекратила работы. Накануне предполагалось, что только несколько человек не согласны бастовать; а утром выяснилось, что штрейкбрехеров гораздо больше.

Трамагал предложил:

— Пойдем на фабрику. Мы там наведем порядок!

Обсуждение приняло еще более бурный характер; отовсюду слышались слова, полные презрения и гнева…

Орасио решил зайти к Маррете. По дороге он встретил рабочих, которые направлялись в Ковильян. Один из них, Мальейрос, сказал ему:

— Мы идем узнать, что происходит в Ковильяне. Пойдешь с нами?

Орасио хотел сначала повидаться с Марретой.

— Я приду потом, — ответил он.

Дверь дома старого ткача оказалась закрытой. Однако изнутри доносился какой-то шум. Орасио постучал. Шум стих. Он постучал снова. Послышались шаги.

— Кто там?

Это не был голос Марреты.

— Кто там?

Орасио узнал голос Жоана Рибейро.

— Это я… Орасио!

Дверь открылась.

— А, ты! Входи.

У Жоана Рибейро был встревоженный вид. Он снова запер дверь.

— Марреты нет, — сказал он. — Старик пошел в Ковильян… все из-за этих негодяев, что срывают забастовку…

На столике лежали пачки книг, завернутые в старые газеты. Жоан Рибейро заметил взгляд Орасио и объяснил:

— Маррета не успел убрать книги в надежное место и попросил меня спрятать их у моей сестры. К ней полиция никогда не сунется…

Жоан Рибейро перевязал пачки.

— Помоги мне отнести это, — сказал он. — А потом, если хочешь, пойдем вместе в город…

Сестра Жоана Рибейро жила на другом краю поселка. Они отдали ей книги и зашагали в Ковильян.

На дороге было оживленно. В город направлялось много рабочих. Некоторые, помоложе, надели праздничные костюмы, но шли торопливо, как в будни.

В Ковильяне фабрики не работали. Подходя к ним, рабочие замедляли шаг и шли вразвалку, заломив шляпы набекрень. Они злорадствовали, поглядывая на запертые фабричные ворота, на казавшиеся покинутыми здания цехов. И не спеша проходили мимо с таким видом, будто все здесь теперь зависело от них, будто без них эти фабрики и впредь будут такими же парализованными, такими же мертвыми, как сегодня.

Выйдя на дорогу к Карпинтейре, Жоан Рибейро и Орасио увидели перед одной из фабрик большую толпу.

— Здесь, должно быть, штрейкбрехеры, — сказал Жоан Рибейро.

В толпе было много рабочих из Ковильяна, мужчин и женщин, тут же стояли Белшиор и Трамагал. Шум нарастал, подходили все новые группы.

— Кто же срывает забастовку? — спросил Жоан Рибейро.

Орасио услышал, как перечисляли имена штрейкбрехеров. Затем кто-то сказал:

— Уже пошли говорить с их женами. Пусть те убедят мужей бросить работу… Но, кажется, наших делегатов забрала полиция. Сейчас там внутри Маррета, пытается уговорить их… Правда, едва ли чего-нибудь добьется…

С каждой минутой народу становилось все больше. Разнесся слух, что арестован забастовочный комитет. Возбуждение толпы усиливалось. Со всех сторон слышались возгласы:

— Эй, Маррета! Выходи! Хватит!

— Нечего возиться с этими предателями!

Никто не показывался в окнах фабрики, никого не было видно на фабричном дворе. Время от времени толпа ненадолго стихала, и тогда отчетливо слышался шум машин. Рабочие с нетерпением ждали, когда выйдет Маррета. Неожиданно на повороте дороги появился отряд полицейских, вооруженных пистолетами и карабинами.

Командир отряда, лейтенант, приказал:

— Расходитесь! Сейчас же! Убирайтесь отсюда!

Толпа замерла. Кто-то спросил:

— Почему расходиться? Мы ничего плохого не сделали!

Послышались крики, свист.

— Убирайтесь, сказано вам! — повторил начальник отряда.

Но никто не послушался. Тогда лейтенант приказал — арестовать крикунов. Полицейские вскинули карабины и двинулись на толпу. Многие испугались и замолчали, но некоторые, забыв обо всем, продолжали шумно выражать свое негодование. Их-то полицейские и стали арестовывать.

Между тем ворота фабрики открылись, лейтенант и двое полицейских вошли и немного погодя вернулись, ведя Маррету. Отряд, окружив группу арестованных — мужчин, женщин, подростков, — двинулся по дороге.

Пораженная толпа застыла. Но это продолжалось лишь мгновение. Рабочие и работницы побежали по дороге за арестованными. Вслед полицейским неслись негодующие возгласы… В городе толпа, в которой были главным образом работницы, увеличилась: к ней присоединялись ковильянские женщины.

— Их отправят в Лиссабон, а оттуда в Африку, и мы их больше никогда не увидим! — причитали жены и матери.

Едва арестованных ввели в тюрьму, как толпа заполнила площадь. Она росла с каждой минутой. Казалось, здесь собрались все женщины Ковильяна.

— Освободите арестованных! Хлеба для наших детей!

Лейтенант понял, что эта ревущая лавина сомнет полицейских. Он выстроил своих людей с карабинами наперевес и послал за подкреплением.

Шум не стихал. Женщины кричали все громче и подстрекали державшихся более спокойно мужчин.

— Пойдемте! Пойдемте все! Освободим их!

На площади ремонтировали мостовую, всюду лежали кучи булыжника. Разъяренные женщины стали бросать камнями в полицейских.

Внезапно появились солдаты с пулеметами. Они окружили площадь. Толпа на секунду пришла в замешательство, потом снова стала надвигаться на тюрьму.

— Отдайте моего сына!

— Верните мне мужа!

— Требуем наших арестованных!

— Хлеба! — Этот возглас тут же был подхвачен всеми и эхом раскатился по площади:

— Хлеба! Хлеба! Хлеба!

Разместив пулеметы, солдаты спокойно наблюдали за происходящим. Они не спешили открыть огонь, так как ярость толпы была направлена только против полиции.

Неожиданно прогремел выстрел. Это в отместку за удар камнем выстрелил из карабина полицейский. Какой-то мальчик, вскрикнув, упал как подкошенный. Последовал единодушный, полный ненависти вопль толпы. Другой полицейский при виде бегущих к нему обезумевших людей вскинул карабин и положил палец на курок. Лейтенант бросился к своему подчиненному. Резким движением он рванул ствол кверху. Раздался выстрел… Полицейские открыли огонь. Но стреляли они в воздух.

Толпа ненавидела лейтенанта. Это он два часа назад произвел аресты у ворот фабрики. Уже давно ходило много рассказов о его жестокости. Но сейчас перед его неожиданным благородным жестом толпа смягчилась: ненависть, сверкавшая в глазах людей, погасла, суровые морщины на их лицах разгладились. На площади воцарилась тишина. Казалось, гнев сменяется умиротворением. Воспользовавшись этой минутой, лейтенант поднял руку и заговорил с подкупающей мягкостью.

Пусть разумные люди расходятся по домам, иначе им грозят неприятности. Он никому не хочет зла, но должен выполнять свой долг. Освободить арестованных нельзя. Он передаст их начальству, и только оно может отпустить их с миром.

Пусть они хорошенько все обдумают. Разве они не понимают, что, если карабины и пулеметы откроют огонь, погибнет много народу? Он не хотел бы стрелять,