Орасио и Идалина распрощались с родителями и забрались в кузов. Грузовик тронулся; в глазах у сеньоры Жертрудес стояли слезы. Она знала, что не скоро увидит сына — теперь он не часто будет приезжать в Мантейгас.

Тесно прижавшись к Идалине, обняв ее за плечи. Орасио чувствовал себя счастливым. Машина мчалась. Он полузакрыл глаза, мечтая о том, как они приедут и останутся одни в своем доме. Скорей бы наступил вечер…

Через два часа они были на станции Белмонте. Грузовик из Мантейгаса приходил сюда раз в день, чтобы забрать почту, доставляемую поездом из Лиссабона. Поезд на Ковильян отправлялся только в пять часов.

— Беда у нас с транспортом, — жаловался Орасио. — Приходится выезжать спозаранку, а потом терять здесь столько времени…

Сдав на хранение сундучок и мешки, они пошли побродить. Вдалеке виднелся поселок и старый замок, они не торопясь направились туда. Орасио обнимал Идалину за талию, и глаза его блестели. Если кто-нибудь попадался им навстречу, они сворачивали в сторону — в этот день им хотелось видеть только друг друга. Так они дошли до замка, но вместо того, чтобы любоваться чудесными видами, открывавшимися с горы, долго целовались под старинными стенами…

Позавтракав в таверне, они решили осмотреть стоявшую в стороне древнюю башню. В этом уединенном уголке Орасио перестал сдерживаться и овладел Идалиной…

К пяти часам с сундучком и мешками они снова оказались на платформе. И вскоре поезд наконец высадил их в Ковильяне…

Орасио начал торговаться с носильщиком, за сколько тот согласится отнести мешки с картофелем к нему домой, — сундучок он решил дотащить сам. Но Идалина не хотела тратиться: сундучок понесет она, а Орасио возьмет мешок — другой пусть оставит на хранение, они сходят за ним потом. Орасио колебался недолго: носильщик запросил с него больше, чем он зарабатывал за полдня работы на фабрике. Однако ему было неприятно, что Идалине придется в этот счастливый день тащить такую тяжесть.

— Нам идти далеко… Почти два километра и все время в гору…

— Ничего, — решительно заявила Идалина. — Я донесу!

Орасио шел, согнувшись под тяжестью мешка, поверх которого он положил свернутый новый пиджак; Идалина несла на голове сундучок — в нем было ее приданое и кое-какая фаянсовая посуда, подаренная на свадьбу.

Когда они вышли на улицу Азедо, темную и извилистую, оба запыхались и устали. Идалина остановилась и поставила сундучок на землю; Орасио сбросил мешок и принялся вытирать пот со лба.

— Я ведь тебе говорил, что это далеко. Но теперь уже скоро…

По улице навстречу им шел сгорбленный старик. Орасио узнал его, но притворился, что не замечает. Однако старик, поравнявшись с ними, воскликнул:

— Эй, парень! Что-то тебя давно не видно! — Он взглянул на Идалину и тихонько спросил: — Никак женился?

Орасио мало знал Мануэла да Боуса; он познакомился с ним вскоре после того, как власти в Лиссабоне решили освободить всех арестованных в дни забастовки, кроме Рикардо и Алкафозеса. В это время Орасио перебрался в Ковильян и арендовал домик, где собирался поселиться с женой. Мануэл да Боуса жил на чердаке той ветхой лачуги, где Орасио до приезда Идалины снимал комнату вместе с несколькими молодыми рабочими из Кортес-до-Мейо. Старик работал уборщиком на складе. У этого обиженного судьбой человека в Ковильяне не было ни родных, ни близких; он с трудам зарабатывал на хлеб. Орасио жалел Мануэла, но не любил беседовать с ним — старик повергал его в уныние. Мануэл да Боуса не верил в будущее и всегда плохо отзывался о людях. Он рассказывал, что когда-то владел домом И земельными участками, но враги отняли у него все. Он плавал по морям, скитался по дальним странам, работал как вол, но так и не смог ничего скопить, потому что везде находились люди, которые обманывали его. Затем в поисках заработков он исходил всю Португалию, но неудачи преследовали его и тут… В этом мире каждый заботится только о себе. Даже дочь и зять отказались от него, узнав, что он вернулся на родину без денег. Что ж, люди таковы, и тут ничего не поделаешь. Кому повезло — хорошо; кому нет — пусть гибнет! Здесь, в Ковильяне, его не выбрасывают на улицу только потому, что никто не станет работать за такие гроши. Кроме того, богач хозяин, должно быть, не хочет, чтобы его осуждали, если он выгонит бедняка, который зарабатывает всего полтораста мильрейсов в месяц…

— Когда я был таким молодым, как ты, — часто повторял он Орасио, — я тоже хотел чего-нибудь добиться в жизни, а видишь, чем все это кончилось…

Мануэл да Боуса очень любил говорить о своих горестях. Маррета, зайдя как-то в воскресенье к Орасио и познакомившись со стариком, сказал:

— Он опустился потому, что потерял всякую надежду…

Мануэл да Боуса, в лохмотьях, обросший бородой, повернулся к Идалине и, показывая на раскинувшийся по склону Ковильян, спросил:

— Нравится тебе, милая, город?

Идалина улыбнулась:

— Не знаю. Я ведь только что приехала…

— Значит, ты здесь раньше никогда не была?.. Послушай, если у тебя будет какая-нибудь работа по дому, поручи мне. Орасио знает, где я живу…

Орасио тяготился присутствием старика; он взвалил на спину мешок, собираясь идти дальше. Идалина нагнулась, чтобы взять сундучок. Тогда Мануэл вмешался:

— Не надо, доченька, я донесу!

Идалина взглянула на него и отказалась:

— Нет, большое спасибо. Он тяжелый — там посуда…

— Ничего! Я справлюсь, вот увидишь! Давай его сюда. Нехорошо девушке в новом платье нести сундук…

Орасио подумал: «Я-то знаю, чего он хочет; рассчитывает получить на чай». Но в первый день после свадьбы ему хотелось быть предупредительным к жене, и он сказал:

— Ладно! Если хочет, пусть несет. — И сам помог Мануэлу пристроить поклажу на плече.

Втроем они стали подниматься по уличке. Старик едва не падал под тяжестью ноши.

Домик, который снял Орасио, находился почти напротив того, где он устроился, покинув Алдейя-до-Карвальо.

— Здесь…

Мануэл поставил сундучок на землю. Пока Орасио отпирал дверь, Идалина окинула взглядом ветхую лачугу с грязными, облупленными, потрескавшимися стенами и осмотрелась по сторонам. Узкая уличка была такая мрачная, старая, такая убогая и унылая… Хилые, оборванные ребятишки с перепачканными личиками вместе с собаками и кошками играли на грязной мостовой. Сидевшие у порогов истощенные женщины выбирали соринки из кусков материи. Древние старухи тускнеющими глазами впивали последние отблески заката; некоторые с любопытством наблюдали за молодой четой.

Мануэл да Боуса помог Орасио внести в дом вещи и стал прощаться:

— Желаю