Нила примчалась домой счастливая:

— Мама, мама! Мне в профкоме выделили два билета на «Белую акацию»! Это же оперетта про китобоев! Музыка Дунаевского! Два билета! Ты пойдешь? Это тридцатого января!

— Сходим, — отозвалась Женя. — А что, больше не с кем?

— Я с тобой хотела. Порадовать. Это же премьера! Все обсуждают, говорят, будет что-то невероятное. Ты же любишь…

— Я? Это ты любишь. Но пойдем. Посмотрим.

В фойе театра они встретятся с главной семейной театралкой — Лидией Ивановной и ее вечно виноватым Николенькой за спиной.

— Как пудель с поноской, — резюмирует Женька, глядя на Николеньку с Лидкиной шубой, переброшенной через руку, и ее же театральным ридикюлем. Давнишним, но все еще шикарным.

— Вы куда? На галерку? — уточнит Лидочка. — А мы там, в партере в седьмом ряду. Увы, связи уже не те, ближе не получилось.

Зато ближе получилось у Ильинских — Ксеня с Сансанычем заплыла в зал и, повернувшись из третьего ряда, развернулась, чтобы ее было видно остальным, и помахала Лиде рукой.

— Ксаночка, ну зачем ты ее дразнишь, — погладил обтянутое модным зеленым панбрахатом бедро жены Ильинский. — Тебя невозможно не заметить. Не знаю, как оперетта, а твоего платья с этим, — он тронул рукой крупную затейливую брошь в форме обезьянки с рубиновым мячиком, — точно на две недели разговоров хватит.

«Белая акация» в Одессе моментально стала триумфальной, несмотря на робкие попытки критиков рассказать про драматургическую рыхлость сюжета и некоторых схематичных персонажей. Оперетту сделали такой яркой актеры со своими талантами и голосами. Евгении Дембской, игравшей легкомысленную вертихвостку Ларису, даже поставили на вид, что она слишком искренне признается в любви и не выглядит отрицательным персонажем. Да и как не признаться в любви капитану-китобою?

Спектакль любили не только зрители, но и актеры, уже летом гастролирующие с «Белой акацией» по всему Союзу.

Ну а женщины семьи Беззуб, удивительным образом собравшись в театре, после спектакля поехали в гости к Ксене.

— Без вариантов, — заявила она, — автомобиль есть только у меня.

Нилка увильнула от приглашения, потому что знала, что сейчас начнется.

Собравшись вместе, сестры тренировались друг на друге в остроумии и ехидстве. Начала, конечно, Лидка, которую раздосадовали Ксенины билетно-торговые связи. Она намекнула, что чуть ли не стояла у колыбели оперетты, потому что когда в июле пятьдесят четвертого Исаак Осипович (ну ты же помнишь его, Николенька, такой длинный, интеллигентный), Исаак Осипович Дунаевский, земля ему пухом, умер, совсем чуть-чуть не дописав… Она прижала платочек к совершенно сухим глазам.

— Так вот Дунаевский вместе с авторами либретто гулял по Одессе в цветущих акациях и обдумывал сюжет для совершенно новой советской оперетты, зашли к нам, проведать. И даже моим двором вдохновились. Видели? Это же его прописали в начале.

— А в газете писали, что это двор на Приморской, — оторвалась от чайной чашки Женя.

— А что за сценаристы? Не слышала о них, — Ксеня пыталась поддержать беседу.

— Да ты что, — довольно хмыкнула Лидка. — Это же они написали сценарий «Веселых ребят»» а потом, — она понизила голос почти до шепота, — потом их того… на три года без права проживания кышнули из Москвы. А после войны вернули. Но из титров тогда сразу убрали. Сильно языкатая пара доигралась со своими фельетонами. Но мне в целом понравилось, хотя почему нормальное женское желание Ларисы красиво одеваться подается чуть ли не как смертный грех!

— А на Лариску не ты их случайно вдохновила? — хихикнула Ксеня.

— Да что Лариска! Это ж практически про Аньку с ее Осипом. Анька — чистая Тоська-патриотка, — отозвалась Женя.

— Ага, продолжение оперетты — «Опавшая акация» или «Ушла любовь, завяли помидоры», — вдруг подал голос Николенька.

— Николай! — стукнула ладонью по столу Лидка, а сестры расхохотались.

— Ой, девочки, — обходя всех с бутылкой наливки, вздохнул Сансаныч, — как страшно вам на язык попасть. Все косточки перемоете.

— И обглодаем, — прижалась к его руке Ксеня.

Не прощу

Евгения Ивановна вышла из стоматологии. День был пасмурный, влажный. Ее подкрашенные басмой такие же густые, как в юности, но еще более черные кудри завивались мелким бесом.

— Черная овца, — хмыкнула она, бросив взгляд в витрину. Она протиснулась в трамвай и остановилась в центре, прижав к груди сумку.

Кто-то накрыл ее пальцы горячей ладонью, но не убрал руку, а слегка сжал.

Женя, приподняв еще выше наведенную урзолом навеки изумленную бровь, медленно оглянулась:

— И шо, кому-то тесно? Сейчас будет мало места…

Сзади нее стоял Петька. Живой. В дорогом плаще и надвинутой на глаза шляпе. Несмотря на морщинки и поплывшие щеки, глаза были такими же водянисто-прозрачными и колючими.

— Пе… — осеклась она.

Петька чуть сильнее сдавил руку и шепнул в шею: