Но управлять вертолётом, как я понял, было не так уж и сложно. Сложнее было парить. Этой задаче, которая сначала казалась лёгкой, а потом невыполнимой, было посвящено по меньшей мере 6 длинных уроков. На самом деле, чем больше ты тренируешься парить, тем более невозможным это кажется.

Основной причиной было явление, называемое "парящими обезьянами". Прямо над землёй вертолёт становится жертвой чудовищного стечения факторов: воздушного потока, нисходящей тяги, гравитации. Сначала он шатается, потом раскачивается, потом наклоняется и рыскает — как будто невидимые обезьяны повисают на обоих его полозьях и дёргают. Чтобы посадить вертолёт, нужно стряхнуть этих парящих обезьян, и единственный способ сделать это -... игнорировать их.

Легче сказать. Снова и снова парящие обезьяны брали надо мной верх, и меня мало утешало то, что они брали верх и над всеми остальными пилотами, которые тренировались вместе со мной. Мы говорили между собой об этих маленьких ублюдках, этих невидимых гремлинах. Мы стали ненавидеть их, бояться стыда и ярости, которые появлялись, когда они снова побеждали нас. Никто из нас не мог понять, как восстановить равновесие вертолёта и посадить его на палубу без вмятин на фюзеляже. Или не поцарапав полозья. Уйти после посадки с длинным, кривым следом на асфальте позади себя было высшим унижением.

В день нашего первого одиночного вылета мы все были психованные. Парящие обезьяны, парящие обезьяны — это раздавалось из каждого утюга. Когда подошла моя очередь, я забрался в вертолёт, помолился, попросил у вышки разрешения на взлёт. Всё чисто. Я завел вертолёт, взлетел, сделал несколько кругов вокруг поля, без проблем, несмотря на сильный ветер.

Теперь наступал час икс.

На площадке было 8 кругов. Нужно было приземлиться внутри одного из них. Слева от площадки было оранжевое кирпичное здание с огромными стеклянными окнами, где другие пилоты и учащиеся ждали своей очереди. Я знал, что все они стоят у окон и смотрят за происходящим. Я чувствовал, как меня захватывают парящие обезьяны. Вертолёт качало. Уйдите, — крикнул я, — оставьте меня в покое.

Я боролся с управлением и сумел направить вертолёт в один из кругов.

Зайдя внутрь оранжевого здания, я выпятил грудь и гордо занял своё место у окна, чтобы наблюдать за остальными. Потный, но улыбающийся.

В тот день нескольким студентам-пилотам пришлось прервать посадку. Одному пришлось сесть на близлежащий участок газона. Один приземлился так резко и шатко, что на место происшествия примчались пожарные машины и скорая помощь.

Когда он вошёл в оранжевое здание, я увидел в его глазах, что он чувствует то же, что и я бы на его месте.

Часть его души искренне желала разбиться и сгореть в огне.

31

В ЭТО ВРЕМЯ Я ЖИЛ В ШРОПШИРЕ, у Вилли, который тоже готовился стать пилотом. Он нашёл коттедж в 10 минутах езды от базы, в чьём-то поместье, и пригласил меня пожить у него. А может, я сам себя пригласил?

Коттедж был уютным, очаровательным, расположенным на узкой деревенской дорожке за густыми кронами деревьев. Холодильник был забит упакованной едой, присланной поварами па. Сливочная курица с рисом, карри из говядины. Сзади дома были прекрасные конюшни, поэтому в каждой комнате пахло лошадьми.

Каждому из нас тут нравилось: мы впервые жили вместе после Итона. Это было весело. Ещё лучше то, что мы были вместе в решающий момент — триумфального распада медиаимперии Мердока. После нескольких месяцев расследования банду репортёров и редакторов самой дрянной газеты Мердока наконец-то вычислили, надели наручники, арестовали, обвинили в домогательствах к политикам, знаменитостям и членам королевской семьи. Коррупцию наконец-то разоблачили, и наказание не заставило себя ждать.

Среди злодеев, которых вскоре разоблачили, был "Большой палец" — тот самый журналист, который давным-давно опубликовал абсурдную историю о моей травме большого пальца в Итоне. Я выздоровел, но Палец так и не исправился. Наоборот, он даже испортился. Он поднялся по карьерной лестнице в газетном мире, стал боссом, под его началом (под его пальцем?) была целая команда "больших пальцев", многие из которых беспрепятственно взламывали телефоны людей. Вопиющая преступность, о которой, как смехотворно утверждает Палец, он ничего не знал.

Кто же ещё пал? Рехаббер Кукс! Ту самую отвратительную редакторку, которая придумала небылицу о реабилитации, "отправили в отставку". Через два дня её арестовали полицейские.

О, какое облегчение мы почувствовали, когда узнали об этом. Облегчение для нас и для страны.

Такая же участь вскоре постигла и остальных, всех заговорщиков, преследователей и лжецов. Скоро все они потеряли работу и незаконно нажитые состояния, накопленные во время одного из самых диких преступлений в истории Великобритании.

Справедливость.

Я был вне себя от радости. Вилли тоже. Более того, это было великолепно, когда наши подозрения наконец подтвердились, когда мы узнали, что не были страшными параноиками. Всё действительно было по-другому. Нас предали, как мы всегда подозревали, но не телохранители или лучшие друзья. Это снова были проныры с Флит-стрит. И столичная полиция, которая необъяснимо не справлялась со своей работой, раз за разом отказываясь расследовать и арестовывать очевидных нарушителей закона.

Вопрос был в том, почему? Взятки? Сговор? Страх?

Скоро узнаем.

Общественность была в ужасе. Если журналисты могут использовать предоставленные им огромные полномочия во зло, то демократия находится в плачевном состоянии. Более того, если журналистам позволено прощупывать и нарушать правила безопасности, которые требуются знаменитостям и правительственным чиновникам, чтобы оставаться в безопасности, то в конечном итоге они сами показывают пример террористам. И тогда уже никого будет не остановить. Никто не будет в безопасности.

На протяжении многих поколений британцы говорили об этом с язвительным смехом: Ах, ну, конечно, наши газеты — дерьмо, но что поделаешь? Теперь им было не до смеха. Все были согласны: нужно с этим что-то делать.

Из самой популярной воскресной газеты Мердока News of the World доносились даже предсмертные хрипы. Будучи главной виновницей скандала, её выживание оказалось под вопросом. Рекламодатели её избегали, читатели — бойкотировали. Возможно ли это? Дитя Мердока, его гротескное двухголовое цирковое дитя, может наконец отдать концы?

Наступила новая эра?

Странно. Хотя у нас с Вилли от всего этого было бодрое настроение, мы не говорили об этом открыто. Мы много смеялись в том коттедже, провели много счастливых часов, разговаривая о самых разных вещах, но редко говорили об этом. Интересно, может быть, это было слишком болезненно? Или, может быть, это ещё не конец. Может быть, мы не хотели сглазить, не решались открыть пробку шампанского, пока