А когда малыш сделает первый шаг и упадет, родная мать не осыплет его поцелуями, не погладит по щечке. Материнскую любовь ему худо-бедно заменят усердные кормилицы, няньки да гувернантки. И то – неизвестно, оправдаются ли эти надежды.

Почему же неделю назад это решение казалось мне таким логичным?

В гостиной было прохладно; глухо гудел кондиционер. Я же обливалась потом. Тлеющая в висках боль вот-вот охватит всю голову, станет нестерпимой. Я облизнула губы: сухие, точно песок.

– Можно воды, ваше высочество? – Дерзость, конечно, но иначе я не смогу продолжать.

Махарани бросила на меня озадаченный взгляд, но отдала приказ слуге, который налил воды из хрустального кувшина и поднес мне стакан. Я пила и отчего-то вспоминала выражение лица Самира – испуганное, злое, пристыженное – в ту ночь, когда я сообщила ему, что у Радхи будет ребенок. Я представляла себе приютских детишек, которые смотрят так одиноко, поджав губки. Уж лучше пусть малыш растет во дворце. Другого выбора нет – ни у меня, ни у Самира, ни у Рави, ни у Радхи. Я, не раздумывая, поставила третью подпись и отодвинула от себя бумаги.

Махарани сняла очки, похлопала по своей кушетке.

– Садитесь сюда, миссис Шастри. Скрепим договор. – Она чуть повернула голову к попугаю: – Тебе тоже можно.

По ее голосу Мадхо Сингх понял, что прощен, вылетел из клетки и приземлился на столик.

Ее высочество зачерпнула ложечкой золотисто-красную жидкость, вылила в правую ладонь, поднесла к губам и привычно выпила. Мадхо Сингх наблюдал за ней, наклонив голову, и в нетерпении переступал с лапки на лапку. Я догадалась, что ему не раз доводилось принимать участие в подобных церемониях.

Махарани вытерла руку чистой салфеткой, вылила на ладонь еще ложечку жидкости и протянула мне.

– Пей, – велела она.

Я шумно всосала жидкость без вкуса и запаха и подняла брови, не осмеливаясь спросить.

– Жидкий опиум, – улыбнулась махарани. Глаза ее блестели. – Если уж махараджи скрепляют так договоры, то нам и подавно можно.

Третью ложечку – гораздо меньшую – она дала Мадхо Сингху, который выпил опиум, показывая черный язычок, взъерошил перья и проверещал:

– Намасте! Бонжур! Милости просим!

Меня охватило странное спокойствие. Головная боль понемногу утихала.

– И последний вопрос. – Ее высочество откинулась на подушки.

– Да?

– Некто Хари Шастри.

Мое сердце учащенно забилось, и отнюдь не от опиума.

– Повар сказал мне, что у него есть двоюродный брат по фамилии Шастри, добрый малый, который помогает женщинам Гулаб-Нагара – и это славно, а то мы никак не можем найти врача, который согласился бы ими заняться. Повар попросил меня – точнее, умолил – финансировать деятельность мистера Шастри. Каждый зарабатывает как может, n’est-ce pas? – Она ухмыльнулась. – А повар научился – практически в одночасье – класть в блюдо ровно столько специй, сколько мне по вкусу. Отличная сделка!

Так вот о чем умалчивал Малик. Он подкупил дворцового повара (видимо, пообещал ему дешево поставлять провизию), чтобы тот замолвил перед махарани словечко за Хари и бывший муж больше не клянчил у меня денег.

Махарани поджала губы.

– Фамилия Шастри редко встречается в Раджастане. Он тебе часом не родственник?

Я посмотрела ей прямо в глаза.

– Нет, ваше высочество, – не мигнув, соврала я.

Махарани окинула меня долгим взглядом.

– Я так и думала.