А это девочки, мои девочки, бегают, играя вместе с Калой. Она тут же останавливается, отзывается, чувствуя, как на короткое мгновение затихает моя извечная тревога.

Я улыбаюсь. Я расскажу Кале обо всем завтра.

— Туман, — еле слышно зовет Рутил, и я открываю глаза, чтобы наткнуться на внимательно следящие за мной черные глаза. — Смотри.

Туман оборачивается в указанном направлении, туда же смотрю и я. Моя улыбка сходит с губ.

— Тихо, — шепотом требует Туман, бесшумно вскакивая на ноги.

Я инстинктивно сжимаю нож в руке и медленно поднимаюсь с колен. Тело бросает в жар, и на лбу выступает пот, от которого тут же становится холодно на морозном ветру. Я чувствую, что сердце бьется неправильно, слишком быстро.

На пике ближайшей горы в свете луны различим огромный силуэт ниада. Мне кажется, что он смотрит прямо на нас. Я почти уверена, он чует кровь на моей ладони, и, сжимая ее в кулак, пячусь назад, выставляя перед собой нож, будто прямо сейчас мне придется сражаться.

А ниад просто уходит.

— Мы на их территорию зайдем? — тихо спрашивает Сапсан, и мне хочется его ударить. Серьезно? Только сейчас стало понятно, что это самоубийство?

Туман с Рутилом переглядываются, и меня берет настоящая злость.

— Хватит так делать, — четко говорю я, продолжая держать нож перед собой. — Тебя это не задевает? — Я оборачиваюсь к Сапсану. — Они постоянно решают все вдвоем. Ничего не говорят. Теперь-то стало ясно, что там никому не выжить, но даже сейчас они переглядываются и думают, как тащить нас за собой, вместо того чтобы обсудить все на равных. И ладно я, мне нет веры, я, вроде как, пленница, но ты знаешь больше них, разве что не мечешь топоры, как Рутил. Скажи им, скажи, что против таких зверей не выстоять. Объясни как вед, что сила и быстрота…

— Перестань, Жрица, — требует Туман, приближаясь ко мне.

— А что? Я говорю что-то неудобное для тебя? Мы не пройдем там, даже если нам удастся зайти глубоко в эти леса, никто из нас не знает, где этот дом, или что еще мы ищем. Подумай. — Я снова поворачиваюсь к Сапсану. — Ты умен, ты должен понимать. Мы просто сгинем, ему, может, и нечего терять. — Я тычу рукой с ножом в сторону Тумана, вдруг он легко отнимает его и, отбросив в сторону, хватает меня за шею, большими пальцами касаясь лица, заставляет смотреть в его черные демоновы глаза:

— Ты. Не. Умрешь, — четко, спокойно произносит Туман, и я ему неожиданно верю.

— Но я не знаю, как помочь твоему народу.

— Пусть, — соглашается он.

— Надо отдохнуть, — вступает Рутил. — Эта и завтрашняя — последние спокойные ночи, набирайтесь сил.

Спокойные? Или последние перед тем, как мы погибнем?

Туман отпускает меня и уходит вместе с Рутилом в попытке все-таки отыскать сухие ветки для костра после нескольких дней дождя. Сапсан под лунным светом что-то пишет в заметках. Я хочу убежать далеко-далеко, но вместо этого бинтую порезанную ладонь и смотрю в небо. Теперь моя связь с Ардаром и девочками не прервется, осталось только выбраться живой из тихих земель и избавиться от обязательств перед хаасами.

Всю ночь мне мерещатся шорохи под лапами ниад, рык и вой. Без огня темнота возрождает детские нутряные страхи, а с приходом утра ничего не меняется. Я оглядываюсь по сторонам и стараюсь не производить никаких звуков, будто уже нахожусь на земле ниад.

— Почему они обитают только в Лесах Смертников? — спрашивает Сапсан, и мне совсем не хочется отвечать, но слова буквально вырываются изо рта:

— Потому что тогда они уничтожат все живое, а Боги не хотят этого.

— Тогда что они едят, если не выходят оттуда?

— Завтра будут есть нас, — едко отвечаю я, и у Сапсана отпадает желание беседовать со мной. Туман, услышав это, хмыкает, но ничего не говорит.

Я не в духе. Я напугана. Я не могу погибнуть и оставить девочек без защиты.

Все, кроме Сапсана, предпочитают молчать на протяжении пути, а когда Лаз Проныры заканчивается и начинается спуск по наледи, Туман предлагает обвязаться веревками, чтобы поддерживать друг друга и подстраховывать на случай падения. Под вечер мы ступаем на равнину, и вдалеке, на расстоянии нескольких часов хода, виден лес ниад. Мне мерещится Смерть на границе тихих земель, но, понимая умом, что это просто воображение, я пытаюсь взять себя в руки. Туман настаивает, что огонь разводить сейчас не стоит, холод снова становится привычным, а в низине немного теплее, чем в горах. При каждом удобном случае в течение дня я прикладываю ладонь к земле, чтобы проверить, не померещилось ли мне накануне, но связь действительно остается сильной. Это немного успокаивает.

Пока хаасы раскладываются на ночь, я вглядываюсь в темнеющий лес, ожидая появления ниад. Холод пробирается под одежду с заходом солнца, и мне становится не по себе наблюдать за тенями. Воображение дорисовывает силуэты и пугает меня еще больше. Глупо. Настоящая опасность таится в клыках и когтях ниад, и даже хаасы уже не кажутся угрозой. Единственный шанс выжить я вижу в том, чтобы не идти туда, но это не мой выбор.

Прежде чем вернуться к лагерю, я смотрю вверх, на луну и звезды, пока глаза не начинает резать и жечь. Собравшись с духом, я закрываю глаза, устав бессмысленно смотреть в небо, и говорю, как учила Мирану:

«Завтра я зайду в тихие земли».

Кала ничего не отвечает, и я касаюсь земли ладонью, напрягаясь. Запретная и опасная территория очень близко, если меня невозможно услышать сейчас, я не зайду, даже шага в ту сторону не сделаю.

«Кала…»

Она ворчит. У меня вырывается вздох. Все в порядке.

«Иначе нельзя. Останься с ними».

«Там не смогу прийти», — отвечает она, будто это не очевидно.

«Даже если услышишь, оставайся с ними».

Кала нехотя соглашается. Я не требую с нее обещаний, ни к чему, я не позову. На душе не становится легче, несмотря на относительно простой разговор, потому что завтра все равно умирать.

В последнюю ночь Рутил тихо заводит песни, которые давно не поет, и убаюкивает меня, а утром Туман будит всех на рассвете.

— Лишнего не берем, — решает он, вытаскивая из сумок пустые фляги, грязную сменную одежду и прочее.

— Оружие куда? — спрашивает Сапсан. — И остальное?

— Закопаем, вернемся — заберем, — оптимистично произносит Туман, почему-то смотря на меня. Как и всегда после долгих и вспыльчивых речей, больше похожих на истерики, я спокойна и пуста. Меня