Шрифт:
Закладка:
Согжой поднялся на дыбы — и прыг через колоду.
— Промазал!..
Олень, преследуемый Моряком, метнулся в сторону от юрты.
— Э-эх, какой я охотник! Был бы отец, не упустил бы из рук столько жирного мяса… Тебе, Ганька, в Онгоконе дрова пилить для катера «Ку-ку», а не зверовать в лесу.
Подошел к тому месту, где стоял зверь. Сразу видать, что обе пули ушли за «молоком»…[56]
У Ганьки даже во рту пересохло, горько стало, а сердце горит, ноет. С досады снял шапку и крепко дернул себя за ухо.
Моряк изо всех сил преследует зверя. Ганька, обливаясь потом, несется по трущобе. Вот запнулся, упал, больно ему, но он вскочил и дальше. Жидкие ветки берез и ольхи так бьют по лицу, что искры летят из глаз!
«Может быть, кобель остановит зверя. В этот раз я не буду торопиться!» — мечтает на бегу охотник. А потом, взглянув на огромные прыжки согжоя, горько думает: «Не тебе, старый, брать зверя».
Долго бежит Ганька, уже и уставать начал. Наконец с опущенной мордой, унылый, встретил его Моряк.
Оба злы. Не смотрят друг на друга.
Вид Моряка говорит: «Мазила!»
А Ганька сердито ворчит: «Зачем Король это дерьмо мне подсунул?»
Злой на себя и на собаку, промысловик по солнцу определил, где находится юрта, пошагал назад. Вот и на тропу вышел. На снегу четко отпечатались следы отца и Короля. Ганька повеселел, перестал думать о неудаче. А обиженный Моряк идет сторонкой. Вдруг он взвизгнул и бросился на гору. Через некоторое время бежавший за собакой Ганька увидел какие-то неизвестные ему следы, но внимания не обратил на них.
Наконец донесся злой, прерывистый лай Моряка.
«В этот раз, кажись, на медведя?.. А следов медвежьих не было… Всякое бывает!.. Тайга ведь!» — проносятся мысли. Взглянул вверх — на косогоре собака лает на небольшую кедринку, на которой, конечно, не мог спрятаться медведь.
«На белку лает!.. Слава Миколе-чудотворцу!» — подражая старшим, молится парнишка.
— Ты кого облаял? — взобравшись на косогор, бодро спросил он у Моряка. А у самого в голосе продолжает дрожать страх.
«Чего это портки-то трясутся?.. Не мокро ли там?» — красноречиво смеются выразительные глаза лайки.
— Хы, смеешься! Я тебе еще покажу! — оправдывается большой охотник.
Обошел вокруг деревца и с противоположной стороны, в густой хвое кедринки, заметил что-то черное.
— Белка!.. Вот она где спряталась! — воскликнул Ганька. Перезарядил ружье дробью, тщательно выделив, пальнул в черновинку.
Сквозь пороховой дым увидел падавшего черного зверька.
— Бук! — прозвучало от ударившегося о мерзлую землю первого трофея. Не успел Ганька глазом моргнуть, а Моряк уже схватил зверька и давай трепать. Когда же убедился, что зверек мертв, бросил его к ногам охотника и, облизываясь, отошел в сторону. Перед Ганькой лежал черный котенок.
— Откуда же здесь быть кошкам? — И воскликнул: — Это же соболь! — Схватил зверька обеими руками и, прижав к груди, начал неистово кричать и прыгать.
— Спасибо, хозяин! Спасибо, богиня Бугады! Спасибо, Никола святой! — раздается по безбрежной тайге тоненький, словно писк комара, Ганькин голос и тут же тонет в густой хвое деревьев…
Ганька выбежал на тропинку, пустился вниз по ключу к юрте. Впереди, задрав хвост, весело скачет Моряк и на бегу бросает дружелюбный взгляд на Ганьку: «Оказывается, ты парень-то неплохой! Из тебя получится охотник!»
Недалеко от табора Моряк остановился, сердито заворчал. Ганька затаил дыхание, прислушался. Страх снова подступил и зажал своими когтистыми лапами сердце. «Не медведь ли хозяйничает в юрте? Все мясо сожрет, гадина… Как же быть-то?.. Налетит драться». С табора донесся надрывный кашель.
— Человек! — обрадовался Ганька.
У юрты весело горел костер. Какой-то незнакомый старик сидел спиной к нему, пил чай.
Ганька радостно поздоровался — человек молча продолжал есть.
«Немтырь, — решил Ганька. — А может, глухой?.. Вишь, без собаки ходит, наверно, промышляет одними ловушками».
Ганька обошел пришельца, разглядывая.
Длинная клочковатая борода, густые усы и широкие кустистые брови закрывали почти все его лицо.
Ганька снова поздоровался. Теперь уже громко и на русском языке. Бородач даже бровью не повел. Продолжал, чавкая, есть размоченные сухари.
Ганьке стало не по себе. Повеяло от чужака жутью. Моряку тоже не понравился космач. Пес лег у двери юрты и не сводил с него налитых кровью глаз. Ганька как был с ружьем в руках, так, не расставаясь с ним, и залез в юрту, закрылся дощатой дверью.
Отсюда, сквозь щелку, наблюдал за таинственным и неприятным гостем.
Наконец незнакомец запалил черную, с Ганькин кулак, трубку. Долго курил. За все время всего один раз взглянул на юрту. У Ганьки по спине медленно прошел мороз. Оно и не мудрено. Небольшие черные глаза горели огнем и злобно сверкали.
Накурившись, страшный гость стал завязывать свою понягу. Ганька облегченно вздохнул.
Незнакомец тяжело поднялся, низко поклонился огню, который начал тухнуть; невнятно пробормотал два-три слова, перекрестился и, прихрамывая, пустился по тропе. Шаги давно затихли, лишь доносился глухой надрывный кашель. А Ганька все еще дрожал от жути в своей юрте.
«Больной, а идет куда-то», — думал он.
Наконец Ганька подвесил соболя, хотел выйти на двор, но вернулся назад и еще раз прижал к щеке нежный шелковистый мех. «Ох, какое счастье привалило мне! Как обрадуется бабай!.. Вынесу маме Вере соболя и скажу. «Купи себе, мама, одежды и обуви и ходи, как купчиха», — думал он, обжигаясь радостными мыслями.
Ганьке снова так хорошо, что он уже не помнит неприятного прохожего. Даже есть совсем не хочется. А время-то перешагнуло за полдень, день клонится к вечеру. Коротки дни на охоте! Не успеешь оглянуться — вечерние сумерки давят на тайгу.
Ганька развеселил костер, на треногий таган подвесил большой котел с вяленым мясом, а рядом пузатый чайник — подарок Михаила Леонтича.
Вот уже и суп сварился, и чайник давненько отодвинут от костра, чтоб не выкипал. А мужиков нет. «Где же они так долго задержались?» — спрашивает парнишка у веселого костра.
Нехотя поел. Накормил мясом Моряка, который благодарно завилял хвостом.
Велик был охотничьим счастьем сегодняшний день, но он уходил куда-то вдаль, на запад, за хребты с белыми гольцами, за реки, озера и моря. А дневной свет прямо на глазах мерк; темнели зубцы гор, на тайгу опускался пепельный полумрак. Желтая луна заглядывала в окна между облаками и что-то высматривала в притихшей в тревожном молчанье тайге.
Страшновато проводить такую ночь в одиночестве, в таежном безлюдье. Не дай бог, налетит голодный шатун. Всего лучше, говорят, отпугивать зверя огнем. Ганька натаскал толстых сутунков
