это уютное гнездышко было отлично подготовлено к встречам с интеллигентными сотрудниками. Или сотрудниками от интеллигенции. Николай Михайлович угостил Вольфа замечательным вином – любимым «сталинским». Вино было действительно на редкость вкусное, терпкое и сладкое.

Трущев обеспечил Мессинга бумагой и письменными принадлежностями, а сам удалился на кухню «готовить обед». Теперь он мог с легким сердцем приступить к исповеди экстрасенса-революционера.

Вольфу повезло, что судьба свела его именно с Трущевым, а не с кем-то из его менее образованных коллег, тем более уродов, страдавших национальными предрассудками. Позже медиуму нередко приходилось встречать таких. Одним из них, как ни странно, оказался господин Андрей Яковлевич Свердлов, следователь по особым поручениям, сын небезызвестного Якова Свердлова[56]. В его голове Вольфу удалось выловить рабочую кличку, которой они между собой наградили его – «завзятый иудеец». (А вот «местечковой мордой» он получил по морде в Ташкенте, но об этом особый разговор.)

Такая кликуха не столько оскорбляла, сколько озадачивала. Ладно, «иудеец», но почему «завзятый»?! Или Вольф не разобрал, и иудеец был «занятный»? Или «заезжий»? Ему до сих пор трудно понять этих людей с холодным сердцем и длинными руками.

Возможно, господин Свердлов пытался этим самым подчеркнуть талмудическое воспитание Мессинга и тем самым отделить плохих евреев, пропитанных религиозно-буржуазным духом, от хороших евреев, прошедших школу революционной борьбы? Таких в рассеянном штетеле тоже хватает. Например, тот же господин Лев Захарович Мехлис[57], речь о котором пойдет впереди. Он, например, заявил: «Я не еврей, я – коммунист!»

Во время приема пищи Мессинг с Трущевым поговорили о том о сем. После обеда Вольф продолжил отчет.

Вечером, вернувшись в гостиницу, покуривая у открытого окна, Мессинг вспомнил давнишнее предложение Рейнхарда и всерьез задумался о том, что показавшееся ему дикой блажью распоряжение какого-то московского балабоса, руководившего красными в начале 20-х годов, вовсе не являлось досужей выдумкой. В Коминтерне действительно была организована особая секция, в которую сводили людей с неординарными способностями и где изучали способы ведения классовой борьбы в потустороннем измерении.

Эта догадка подтвердилась, когда до Вольфа, пусть даже в пятом-десятом пересказе, дошел рассказ о таинственном отделе, организованном на Лубянке бывшим руководителем ленинградских чекистов Глебом Бокием[58]. Помимо создания собственных и расшифровки вражеских шифров, Бокий интересовался всякими потусторонними силами, и кое-кто из секретной коминтерновской секции перебрался к нему под крыло. Информатор Мессинга утверждал, что Бокия как раз расстреляли за развал работы на этом направлении. Большевик с подпольным стажем, опытнейший чекист, чьим именем был назван пароход, свозивший осужденных на Соловки, вдруг забросил работу по овладению человеческой психикой и ударился в масонство и откровенно чуждые воинствующему материализму восточные культы, а также занялся организацией нелепого мистического общества «Единое трудовое братство».

С высоты четырнадцатого этажа можно утверждать: масонство и подобные ему тайные организации, тем более всякого рода замешанные на оккультных дрожжах политические заговоры (например, «жидомасонские», «коммунистические» или «империалистические» вкупе со всякого цвета «демократическими») имеют самое приблизительное отношение к тайнам человеческой психики. Это, скорее, спекулятивный и корыстный ответ на естественную потребность человека в тайне.

Тем не менее после гибели Бокия кое-какой мистический опыт на Лубянке сумели сохранить. Недаром службистый Трущев умел ловко скрывать свои мысли. Это не так просто, как кажется, здесь тоже есть свои заморочки. Например, общаясь с Мессингом, Николай Михайлович, даже хозяйничая на кухне, постоянно напевал широко известную в ту пору песню:

В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю,

Упадет на яблоню спелый цвет зари.

Подари мне, сокол, на прощанье саблю,

Вместе с острой саблей пику подари.

Вольф долго не мог сосредоточиться. Его буквально изводил вопрос, каким оружием этот мобилизованный на войну сокол собирается воевать?

Судя по откровенно идиотскому набору слов, такие песни, скорее всего, создавались как раз по заказу органов с целью наглухо прикрыть планы разрабатываемых секретных операций. Для этой цели может также пригодиться усердный поиск решения той или иной математической, а лучше шахматной, задачки, но лучшим методом можно считать умственное смакование женских прелестей. Или мужских, чего тоже нельзя исключить.

Мало ли способов может придумать жизнь!..

Только на третий день, когда Мессинг наконец закончил отчет, ему удалось пробить защиту капитана. Возможно, Вольфу просто повезло и только потому, что Трущев выбрал неудачный мотивчик, с которым у медиума были свои счеты.

На земле, в небесах и на море

Наш ответ и могуч и суров…

Если завтра война,

Если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов.

С этим лживым, обманчивым «ством» Мессинг справился быстро. Моментально отыскал щелку между куплетами и незаметно проскользнул в нее.

Что же открылось мне в глубине души капитана госбезопасности? Страдания несчастного отца были безутешны…

Вольф не удержался от вопроса:

– Что с дочкой, Николай Михайлович?

Он не ответил. Даже не вздрогнул. Встал, большими пальцами расправил гимнастерку под ремнем. Подошел к окну, притаившись за шторой, замер.

– Здесь нет прослушки, – заверил его медиум.

– Как вы можете знать?

– Вижу. Вижу также вашу Светлану. На мой взгляд, вполне здоровая девочка.

– Она разучилась говорить.

– То есть? – не понял Мессинг.

– Зачем вам знать, Вольф Григорьевич?..

– Смелее, Николай Михайлович. Я не классовый враг и не двурушник, в чем, надеюсь, вы успели убедиться.

Трущев не ответил, вновь уселся на диван, закинул ногу на ногу, закурил папиросу.

– Она разучилась говорить, – признался он. – Потеряла, так сказать, дар речи. Сильнейший испуг.

– Когда это случилось?

– В декабре, перед новым годом.

– Сколько ей лет? Десять?

Трущев кивнул.

– Будет в сентябре.

– Я мог бы помочь.

Чекист не ответил. Молча докурил папиросу, встал, привычно расправил гимнастерку под ремнем, подошел ближе и поинтересовался:

– Ну, что тут у нас?..

Вольф протянул ему последний исписанный листок. Он просмотрел его, потом вернул и подсказал:

– Подпись, число.

Мессинг добросовестно вывел: «18 июня. Вольф Мессинг». (Где-то теперь хранятся эти листки? И хранятся ли?)

– Теперь в гостиницу? – спросил Трущев.

– Да.

На лестнице он предупредил чекиста:

– Только не надо никак афишировать мою помощь. Прошу, никому ни слова, для меня это очень важно. Только вы и я, и ваша дочь. В тихой обстановке. Можно у меня в номере. Обдумайте мое предложение.

Трущев усмехнулся.

Вольф заверил его:

– Если вы об оплате, то меня деньги не интересуют.

– Я не о том. Я в состоянии заплатить, просто я обязан доложить начальству.

– Кто вам поверит, Николай Михайлович? Я непременно откажусь от своих слов. Поверьте, моя помощь вас ни к чему не