кого-то спасать, в рот те ягоды… Ягоды? Какие на хер ягоды? Рух очнулся и вместо родного и уютного подземелья обнаружил себя лежащим в болоте. Ах вот что за ягоды… С ночного неба хищно щерился месяц, заливая трясины безжизненным светом. В клочьях тумана плыли редкие гнилые деревья и выворотни, похожие на раскинувших лапы чудовищ. Тело сводило болью и судорогой, яд убитой твари блуждал по жилам, силясь одолеть упыриную суть. Огромные жвала так и остались в бедре, а само чудовище потихоньку тонуло в зеленой воде.

– Заступа.

Бучила застонал и, повернувшись на бок, увидел в трех шагах от себя Федьку Шелоню, погрузившегося в болотину по самую грудь.

– А ты тут чего? – глупо удивился Рух.

– Утопаю поманеньку. – Федька шмыгнул носом. – Кричу, кричу тебя, думал помер совсем.

– Я, сука, бессмертный, – бодро соврал Рух и с усилием разжал капкан громадных клыков. Боль вспышкой рванула виски, и он снова едва не хлопнулся в обморок. Потоком хлынула гнойно-белесая упыриная кровь.

– Помоги, Заступа, – робко попросил Федька.

– Трофим с Анисимом где? – Рух пропустил мольбу мимо ушей.

– Бросили они нас, скоты! – Федька чуть не заплакал. Черная жижа подступила под горло.

– Ах уже нас, – присвистнул Бучила.

– Засту… хр… фр… – Федор хлебнул сгнившей бурды.

– Ты не дергайся, спокойно сиди, нечего перед смертью буянить, Бога гневить. – Рух подполз, волоча раненую ногу, ухватил за шкирку и, поднатужившись, вытянул парня на тропу.

– Сапог, сапог! – Федька, не успев оклематься, вырвался и едва не нырнул обратно. Правая нога хлюпала размотавшейся портянкой. – Сапожок!

– Хреножок. – Рух, взбешенный дурацкой выходкой, хлестнул парня по морде. – На хрена тебе сапожок, если я сейчас ноги тебе оторву?

– Он новый!

– А я тебя спас, не благодари.

– Сапог!

– Не благодари, говорю.

– С-спасибо, Заступа. – Федор пришел в себя и дрожал, прилязгивая зубами.

– Не на чем. – Рух с трудом встал, бедро пульсировало, кружилась голова. – Идти можешь?

– Вроде могу, – неуверенно отозвался Федька и встал рядом, покрытый грязью и тиной, не замечая вцепившихся в лицо и шею бледных извивающихся червей.

– За мной, душу мать, нога в ногу, – предупредил Бучила и захромал по тропе. На Тимофея обид не таил. Прав старый копаль – всяк сам за себя. Хомо хомини лупус эст,[17] а уж про упырей и вовсе нечего говорить. Не, никаких обид, но при встрече кое-кто лишится старой бородатой башки.

Они волоклись по ночному болоту, поддерживая друг друга, падая от усталости и натужно сопя. Проснувшаяся от дневной спячки трясина выла и стонала на разные голоса, киша склизкой отравленной жизнью. Далеко за спиной, на плесневелых развалинах древнего города, плясали и переливались мутные огоньки. Души сгинувшего народа манили вернуться и отдохнуть среди тлена и сгнивших костей. Трухлявые пни, погибшие деревья и россыпи дряблых грибов светились зеленым. Руху становилось все хуже, яд переваривал его изнутри. Перед глазами темнело, в затылке бухал набат.

Он первым заметил призрачную фигуру и остановился как вкопанный.

– Ты чего? – недовольно буркнул Федор. – Ох, епт…

Высокая, худенькая, очень красивая женщина с тонкими чертами лица стояла по пояс в трясине, в десятке саженей от них, увитая клочьями гнилого тумана. Черные волосы, перехваченные алой Федькиной лентой, роскошной гривой спускались на плечи и падали на крупную обнаженную грудь. Женщина ласково улыбнулась и пальцем поманила к себе.

– Не вздумай, – шикнул Бучила парню и повысил голос: – Ты бы прикрылась, тварина болотная, а то я с дитем.

Странная женщина повторила приглашающий жест.

– Может, надо помочь? – прошептал Федор. – Ведь зовет.

– Ты совсем, что ли, дурак? – умилился Рух. – Ах да, чего это я? Умные дома на печке сидят.

Женщина подвинулась ближе. Тяжелая грудь заманчиво колыхнулась. Болотная вода осталась спокойной.

– Эй, шалашовка трясинная, ты целиком покажись, – попросил Рух.

Голая красотка смущенно отвела взгляд и отрицательно покачала головой.

– Не хочешь? Ну и вали в жопу. – Бучила сплюнул и потащил засмотревшегося Федора прочь.

– Какая красивая! – Федька оглянулся через плечо. Женщина тянула руки, плаксиво корча лицо.

– Нет ничего опасней красивой бабы, – поделился житейской мудростью Рух. – Ну, кроме красивой бабы, встреченной ночью на проклятом болоте.

Женщина некоторое время преследовала их, а потом внезапно отстала. Бучила сначала обрадовался, не сразу догадавшись, что дело нечисто. По сторонам чуть слышно похлюпывало, несся стрекочущий шепоток, запахло тухлым мясом и мокрыми шкурами. Чертова баба уступила добычу охотникам покрупней. Между ободранных голых берез мелькали приземистые быстрые тени.

– Видел? – напрягся Федор.

– Жряки-трупоеды сели на хвост, – спокойно объяснил Рух, хотя внутри его колотило. – Поганые твари.

– Нападут? – испугался Федор.

– Дождутся, пока я ослабну, тогда жди беды, – подтвердил Бучила, спотыкаясь о влажные кочки.

Федька надрывно, с присвистом задышал. В обычное время жряки Руха бы нисколько не испугали. Трусливые костлявые выродки с отвисшими пузами и рыбьими зенками, питающиеся падалью и болотным гнильем. Ничего страшного, пока не навалились толпой.

Ломаные фигуры появились впереди и перекрыли тропу. Жряков было больше десятка. Они сидели на корточках, пялясь огромными пустыми глазами. Склизкие, покрытые язвами и наростами тела блестели в призрачном лунном свете. Сукины дети. Бучила неловко соскользнул в трясину, дно было вязким и мягким, жердь помогала найти дорогу, но долго продолжаться так не могло. В фосфорных всполохах гниющих лесин болото переливалось сине-зеленым. Бучила одолел шагов сто и чертыхнулся вполголоса, увидев покрытое ряской круглое озерцо. Воняло трупами. Грязная жижа булькала, выпуская на поверхность пузыри и множество тонких, извивающихся жгутов. Позади тревожно вопили жряки. В озере плавали раздувшиеся, напитанные влагой тела. Рух опознал пару трупоедов с характерно выпирающим позвоночником и широченными лапами, предназначенными скакать по болотам; похожую на вывернутую наизнанку жабу трясинную шушмору и невесть как угодившего сюда лося с громадой ветвистых рогов. Самое интересное, тут же нашлись Тимофей и Анисим. Копали́ неподвижно сидели в воде, уронив головы между колен, оплетенные склизкой паутиной тонких корней. Вот, значит, и свиделись…

– Не дергайся. – Рух придержал Федора.

– Живые? – задохнулся парень.

– Хер его знает, и проверять не советую, давай краешком ухо… – Рух договорить не успел.

Тимофей задрожал, перевалился на четвереньки и пополз к ним, разевая рот и утробно мыча:

– П-помоги… Пмоги…

Анисим задергался театральным болванчиком и попытался окунуть голову в воду. Корни натянулись, удержав копаля от самоубийства. И это были не корни. Десятки тоненьких щупалец впились в размягченную плоть, перегоняя соки и кровь таящемуся в яме хозяину. Тимофея потянуло назад, он боролся, одно щупальце оборвалось с противным хлопком, брызгая алыми каплями.

– Помогите!

– Я бы и рад, да в рот тебе ягоды, Тимофей. – Рух отступал, толкая Федьку прочь от закипевшего озера. На поверхности выступил