Большой Иван, наш тогдашний директор, сам в драку не ввязывался, но подбадривал «Володю», так Иван Иванович любовно называл Ермилова. Два ветерана литературной борьбы доподлинно знали, кто тут марксист и почём у этих марксистов партийность. Конечно, если бы не Лена, Владимир Владимирович, наверное, и бровью бы не повёл. А так он вспомнил былое, тряхнул стариной, демонстрируя, что значит бить, бить наповал в полемике, вроде бокса без перчаток, как в оны годы бывало, чего, понятно, новейшие мастера закулисной склоки уже не умели.

Кому-то покажется, что избиение, да, избиение прогрессивно мыслящих, я описываю садистически, испытывая удовольствие, но ведь если догматизм набил нам оскомину до омерзения, то и от свободомыслия стало воротить, как от вранья. И если подлецы были подлы по определению, открыто, то благородные оказывались подлы винтом, с вывертом, с ними надо было соблюдать особую осторожность. Тому учит и наша классика, если читать, а не выдумывать, что в ней написано: благородству, которое слишком в восторге от собственной правоты, доверять не следует. Люди с версиловскими намерениями хотели дерзких молодых учёных выскочек поколотить, не тут-то было! Как бывает в подворотне, малыши привели большого дядю, а тот, хотя был ростом мал, оказался силён и защитил их от хулиганов с чужого двора.

«Три области человеческой культуры – наука, искусство и жизнь – обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству».

М. М. Бахтин, «Искусство и ответственность» (1919)[84].

Прочитав найденные у Ермилова «Проблемы творчества Достоевского», Вадим настоял, чтобы Сергей с Генкой взяли книгу в институтской библиотеке. Когда тот же экземпляр, по приказу Вадима, оказался в руках у меня, то книга, вышедшая более тридцати лет тому назад, не выглядела затрёпанной, на формуляре значилось немного имен (а я всегда смотрел, кто раньше читал ту же книгу). В печати за рубежом, кроме всезнающего Рэне Уэллека и начитанного Симмонса, о Бахтине не вспоминали, в библиографии не заносили, даже не знали, что с ним стало. Открытием явилось и для Вадима, что автор «Проблем творчества Достоевского», оказывается, здравствует упрятанный за Волгой в Саранске, вдали от научнолитературных кругов, в границах которых определяются репутации. Под нажимом Вадима, Ермилов стал ссылаться на Бахтина в печати, а делал он это умело, демонстративно, добавляя «как известно, ещё Бахтин…». Вадим и Бочарова уговорил (Сергея пришлось тогда уговаривать), чтобы всё-таки разрешил он поставить своё имя в качестве редактора Вадимом пробитого и подготовленного к печати нового издания бахтинской книги.

Почему не поставил Вадим своего собственного имени, он мне рассказывал, но помню лишь, что помешала этому какая-то там, в «Советском писателе», внутри-издательская интрига, или же интриги не было, однако Вадим опасался, что она возникнет и затруднит переиздание, если он полезет на титул как редактор: мало ему, что они выпустили его собственную книгу «Происхождение романа». У Вадима не было мелкого честолюбия, ради цели достойной он способен был ужиматься и уходить в тень. Он думал и действовал исторически, в данном случае совершенно не по-ноздревски. Повторяю, не помню деталей, но у Вадима были соображения, побудившие его не выходить на авансцену вместе с Бахтиным. Не желая выглядеть одиноким в поле воином, создавал он впечатление, будто все, как один, горой за Бахтина! Впоследствии это стало одним из поводов не признавать за Кожиновым заслуги первооткрывателя или же признавать не в полной мере, распределяя роли по разным лицам.

Это Вадима не огорчало. Он был режиссёром действа, все же остальные являлись исполнителями и очень часто всего лишь статистами. Были и спохватившиеся-примазавшиеся, всегда так бывает, становится ли модой прошлое или амбивалентность. Когда битва была выиграна, они выходили на авансцену (и по-прежнему выходят) перед занавесом, чтобы с важным видом раскланяться в ответ на будто бы ими заслуженные аплодисменты.

«Проблемы творчества» были переизданы как «Проблемы поэтики». Вадим переименовал книгу из соображений опять же тактических, чтобы легче было пробивать. Так он мне говорил, а уж из нас никому Вадим прохода не давал без того, чтобы не востребовать какой-нибудь дани Бахтину. «Иди и читай!» – загораживал Вадим мне дорогу в институтском коридоре, в глубине которого находился Отдел рукописей, там прямо на столе лежала бахтинская диссертация в жёлто-оранжевом переплете даже не заприходованная: заходи и бери, ни у кого не спрашивая. Когда не имея сил преодолеть кожиновский кордон, я был вынужден не идти, куда шёл, а должен был повернуть по тому же коридору в обратную сторону, зашёл в отдел, открыл бесприютную диссертацию, и у меня закружилась голова. Так некогда, ещё в детстве, шла она кругом от некоторых книг. Например, от первых страниц «Последнего из могикан», и я закрыл тогда книгу Купера, не в силах от упоения и восторга читать дальше. Много лет спустя я вновь попробовал открыть ту же книгу, я опять не смог её читать, но уже по другой причине. Так было и с Бахтиным. С первых же страниц диссертации открылся осмысленный мир прошлого, имеющего свои права, и я, как требовал Вадим, тут же сделал на ещё не опубликованный труд сноску в работе о Шекспире, но дальше читать не мог по причине, по которой завалил ту же диссертацию профессор Самарин Роман Михайлович и о которой впоследствии я услышал от Роберта Яусса: «Противоречит фактам».

Диссертацию Бахтина зарубил мой учитель, и Бахтин был ему благодарен. Слышал я это от самого Михаила Михайловича, когда Вадим силком захватил меня с собой ехать к нему на поклон. «Самарин спас меня», – сказал Бахтин после того, как, смущаясь и робея, я ему признался, что учился у его оппонента. А Бахтин заулыбался так, словно был упомянут его лучший друг. Он объяснил: «Самарин критиковал мою диссертацию академически, не привнося политики». В давние недобрые времена, в конце двадцатых годов, когда Бахтин подвергся аресту, ему, видимо, всё же зачли критику фрейдистов, ведь им патронировал Троцкий. Расхождение в чём бы то ни было с Троцким равнялось получению охранной грамоты, чем и послужила Бахтину критика фрейдистов. С другой стороны, критиковал Бахтин и формалистов, называя их «Сальери от науки», но формалистам Троцкий не патронировал и даже критиковал их, что служило им охранной грамотой. У формалистов, кроме того, имелись связи, которые ни их преследователи, ни последователи всё же не раскрывают до конца или преподносят с милыми улыбками в телевизионных «Исторических хрониках». Видимо, не желают переусердствовать в постижении секрета выживаемости формалистов в условиях для