Шрифт:
Закладка:
Слуги, бесшумно передвигаясь, как раз разносили новые блюда — шла третья их перемена, и на стол выставлялись пироги, сладкие вафли, разноцветные желе, вина и французские клареты. Эдмунд, выглядывая из-за спины лакея и пытаясь испепелить Джорджа взглядом, запальчиво выкрикнул:
— Ты бы уж получше скрывал свою зависть, Джорджи. Дело не в том, что Нэд сильнее. Да и Уорвик не стал бы обучать Нэда лучше, чем своего собственного младшего брата[83]. Все дело в том, что ты завидуешь всем и каждому, как какой-нибудь лакей, и у тебя даже рот кривится от зависти. Сам-то ты ни на что не годен, и хочешь, чтобы все были такими!
Эдмунд, сильный, высокий подросток, весь пылал от гнева. Краска залила его лицо, он нервным быстрым движением отбросил назад черные волосы и по-детски закусил губу, поглядывая то на Джорджа, то на мать. Джорджа другие братья не любили — сначала просто за то, что леди Сесилия лишь ради него изменяла своей обычной холодности, он был ее любимчиком, светом в окошке, а потом и за то, что Джордж обладал весьма скверным нравом. В полной мере это еще не проявилось, но уже сейчас было видно, что Джордж, слабовольный, мнительный, завистливый, не обладая никакими особыми талантами, очень любит, чтобы перед ним, фигурально говоря, все склоняли голову, так, как делала это матушка. Так что сейчас, оскорбляя Джорджа, Эдмунд желал не столько уязвить его самого, сколько сделать больно матери. Сделать ей больно и хотя бы таким образом обратить на себя ее внимание.
Усмехаясь, Эдмунд презрительно добавил:
— Леди Филдинг, между прочим, была в восторге от Нэда. Так что, дорогой Джорджи, можешь больше не смотреть в ее сторону — дамы, как говорят, любят победителей, а не каких-нибудь мальчишек.
Молодая красивая дама, леди Алисия Филдинг, была родственницей герцога Сеффолка и приехала в Бедфорд вместе с ним. Едва это случилось, все трое братьев Йорков — Эдуард, Эдмунд и Джордж — обратили на нее восхищенные взоры. Мальчики взрослели, их уже волновала женская красота. Леди Филдинг нравилась им всем, однако по молчаливому согласию было решено уступить дорогу Эдуарду, как самому старшему, тем более, что и сама прекрасная Алисия к нему благоволила. На четырнадцатилетнего Джорджа она вообще не обращала внимания, и это обстоятельство было для него почти невыносимо. Эдмунд знал, что делает, когда заговорил о леди Филдинг. Самолюбие Джорджа было жестоко задето, кровь бросилась ему в лицо, и герцогиня Сесилия, доселе не принимавшая участия в беседе, сразу почувствовала неладное.
Обратив холодный взор на Эдмунда, она произнесла:
— Быть может, довольно уже говорить о подвигах Эдуарда? Все отдали ему должное. Так сколько же можно твердить об одном и том же, сын мой?
Эдмунд недовольно качнул головой:
— Видимо, не все, матушка. Да и о чем говорить? Ведь не о Джордже, не так ли? Он ничего заметного не совершил.
— Оставь в покое Джорджа, Эдмунд!
— Как угодно, матушка. Я могу поговорить и о другом. О Ричарде, например. Он тоже малый не промах и тоже отличился. Разве не так?
Бриджет, услышав эти слова, заулыбалась:
— О да! Дикон был великолепен! И главное, никто такого не ждал! Матушка, как жаль, что вы этого не видели!
Два дня назад во время охоты сокол, взлетевший с руки герцога Йорка и опьяневший от свободы, взмыл высоко в небо, не слушаясь приказаний и не заботясь о цапле, которую ему, согласно выучке, надлежало загнать и заклевать. Герцогская свита с удивлением следила за полетом: сокол то скрывался в заоблачных далях, то снова падал вниз. Наконец, когда в очередной раз птица стала видна и стремительно, как стриж, пронеслась над самыми верхушками деревьев, прозвучал голос герцога: «Кто подстрелит этого мятежника, джентльмены? Награда — герцогский перстень!».
Расстояние было велико, да и солнце, как на грех, стояло в зените, однако десятки арбалетов одновременно были подняты и нацелены. Зазвенели пружины, свистнув, полетели стрелы, а мгновение спустя все, затаив дыхание, наблюдали, как сокол теряет высоту. Он упал на землю где-то в зарослях, собаки его отыскали, а позже выяснилось, что птица пробита стрелой, выпущенной из арбалета… хромого Дика, младшего сына протектора. Все ахнули.
Йорк от удивления даже забыл о том, что досадно все-таки потерять обученную птицу… Потрясенный, герцог сгреб сына в охапку, расцеловал, поднял на вытянутых руках вверх, будто похваляясь, а когда вручал перстень, с гордостью произнес: «Видит Бог, я стараюсь быть добрым христианином. Однако как же мне жаль будет отдавать такого дьяволенка святым отцам! Клянусь святым Катбертом, никто еще не оценил моего Дика по достоинству!».
Герцогу вторили люди из свиты: «Кто мог бы ожидать? Ведь мальчишку никто не учил!». Взъерошенный Ричард, освободившись от объятий отца, раскрасневшийся, произнес, отряхиваясь: «Меня учил сержант Дайтон, милорд!
А к святым отцам я никогда не пойду, потому что буду рыцарем, таким же, как и все!».
«Черт возьми, вот это верно, сынок! — восхитился в ответ герцог, потирая от удовольствия бороду. — Над этим стоит подумать!»…
Таким образом, десятилетний Дик Плантагенет тоже стал героем дня. Ему удалось всех удивить, а многие оценили так же и сдержанность маленького калеки, не болтавшего прежде времени о своих успехах и доказавшего свою ловкость в деле. Все это было так. Однако невозможно было уязвить леди Сесилию сильнее, чем напоминанием об успехах Дика, того самого ребенка, которого она мало того что не любила — вообще брезгливо избегала по каким-то непонятным для других причинам.
Бледность разлилась по ее лицу, а Эдмунд, будто входя во вкус, продолжал:
— Да, матушка, жаль, что вы этого не видели! Отец был очень доволен. Если Дик умудрился овладеть арбалетом, то и за луком дело не станет. И на лошади он неплохо для своих лет держится, так что, может быть, обгонит и Джорджа. — Эдмунд повернулся к младшему брату: — Тебя никто по-настоящему еще не знает, да, Дикон? Черт возьми, я так рад! Плантагенеты не должны были епископами!
— Здоровые Плантагенеты, — вставил Джордж, выведенный из себя. — А не увечные!
На миг воцарилась тишина. Бриджет, побледнев, протянула руку, желая
