— Да разве я про то говорю? Эх, Скелтон, Скелтон!.. Не в женитьбе дело, а в юбке! Поддался Уил на юбочные козни! И после такого… черт побери, после такого эти лгуньи еще требуют величать их слабым полом!..

Уильям спал, не ведая о слезах, которые проливал над его судьбой лорд Томас Говард.

6

Если гостиница, где проживали Говарды, и все прочие постоялые дворы с наступлением ночи погрузились во тьму, то в замке веселье не смолкало до самого рассвета. В одном из залов пир затянулся далеко за полночь, в другом устраивались танцы — то чинные, размеренные, торжественные бас-дансы, то церемонно-игривые куранты и гальярды. Йорки, Невиллы, Бьючемы веселились на славу. А почему бы и нет? Они имели на то причину.

Их глава, их вождь был первым человеком в Англии и звался теперь лордом-протектором королевства. Королева-француженка была урезана в правах и ни во что не вмешивалась, следила только за своим безумным супругом и растила сына-младенца, и до нее никому не было дела.

Герцог Солсбери, чистокровный Невилл, стал лордом-канцлером Англии, а вместе с ним возвысился и весь его род. Так кто посмел бы сказать, что у йоркистов нет причин для веселья? Даже мир с Францией вот-вот должен был быть подписан, еще немного — и призрак войны будет вконец уничтожен. Глупец тот, кто не празднует восстановление мира!

Сам герцог Йорк, положим, миром был не так-то уж и доволен. Как человек памятливый, он не забыл, что, когда боролся за власть, обещал англичанам победу над Англией, а вместо этого подарил мир, иными словами — нарушил слово и обманул многих рыцарей. Но, что ни говори, а это были мелочи. В конце концов, йоркисты были вполне удовлетворены тем, что уже получили, и продолжение войны казалось совершенно ненужным. Зачем столько хлопот и риска, если здесь, на родине, открылась прямая дорога к блеску и благам? Что же касается военного пыла самого герцога, то его честолюбивые мечты полководца некоторым образом осуществлялись во время турниров — вроде тех, что ожидались в Бедфорде на Масленицу.

…Столы для герцогского семейства были устроены на дощатом возвышении и покрыты дорогим изумрудным бархатом. Золотая окантовка скатертей спускалась до сверкающего, выложенного дельфтскими изразцами пола. Сияли свечи и дорогая посуда. В пространстве между столами придворные танцовщики герцога Йорка представляли мореску[79]. Звучали тамбурины. За столами разговаривали, ели, пили, но мало кто смотрел на ужимки танцующих фигляров. Из соседнего зала доносился голос оружейного короля и клятвы рыцарей «не разить противника в живот или ниже пояса».

Поскольку час был поздний, гостей начинала одолевать сонливость, а те, что были повыносливее, под воздействием вина становились развязными. Опьянение освобождало от условностей и дам, и рыцарей, повсюду образовывались парочки, евшие из одного блюда и пившие из одного кубка, перемежая глотки с поцелуями. Раздавались взрывы громкого смеха и неблагопристойные возгласы — словом, атмосфера в зал старинного замка все больше отдалялась от правил этикета.

Герцог Йорк на пиршестве не присутствовал, и во главе стола с видом величественным и горделивым восседала его супруга — красивая, как никогда, и словно помолодевшая. После рождения одиннадцатого ребенка леди Сесилия, по-видимому, утратила способность к зачатию и больше не беременела. За это ее никто не мог упрекнуть, ибо свой долг супруги она и без того выполнила с лихвой, а теперь наступила пора и для герцогини наслаждаться свободой и всеми преимуществами собственного высокого положения. Именно этим она и занималась последние два года, не пропуская ни одного празднества, подбирая наряды один изысканнее другого, хорошея с каждым днем и привлекая все взоры.

Многие даже говорили, что она — достойная замена Маргарите Анжуйской, когда-то блиставшей столь ярко, а теперь прозябавшей на задворках королевства. Нынче уже герцогиня Йоркская, купаясь в лучах славы супруга, везде выступала на первый план. Светлокожая, царственная, с волосами благородного оттенка красного дерева, с зелеными глазами под своенравными невилловскими дугами бровей, в богатом платье, с едва заметной улыбкой на устах, она была чудо как хороша — ни дать ни взять Белая Роза, украшение всего дома Йорков.

Но, если сравнение с розой и было справедливым, то чего-то все же Сесилии не хватало, чтобы сравниться с королевой Маргаритой. В француженке, кроме красоты, всегда была какая-то страсть, несгибаемость, увлеченность, кипение южной крови чувствовалось под невозмутимым королевским обликом, тогда как герцогиня была словно изваяна из льда. В зеленых глазах Сесилии, не уступавших синим глазам королевы, читалась тем не менее пустота, а холодное равнодушие натуры гасило в них всякий блеск.

От лица, бледного и красивого, веяло холодом, и даже в том, как горделиво она поворачивала голову, улыбалась, пила из кубка, сквозила ледяная сдержанность.

Ее окружали три сына и дочь Бриджет. Последняя совсем недавно была обручена с юным герцогом Сеффолком, и ее жених с несколько кислым видом сидел неподалеку[80]. Сыновья, Эдмунд и Джордж, были уже похожи скорее на юношей, чем на детей. Слегка пьяные, веселые, впервые, может быть, почувствовавшие себя взрослыми, они взахлеб обсуждали успехи старшего брата Эдуарда, который незадолго до Масленицы был посвящен в рыцари и должен был принять участие в предстоящем турнире. Эта тема очень волновала юных Плантагенетов: Эдуард первым из братьев стал рыцарем, им же предстояло еще только пройти через все это.

Еще один их брат, хромой Ричард, был на несколько лет их младше, — ему исполнилось только десять, но этот маленький калека со смуглым лицом и прямыми черными волосами был сообразителен не по летам, поэтому говорил со старшими почти на равных. Он был худ и невысок, но, странное дело, не казался слабым. Темные глаза самого младшего из Плантагенетов привлекали внимание жгучим блеском, что порой был заметен в них, а чаще прятался под ресницами, — так вспыхивает язык пламени среди древесного угля.

— Нэд[81] показал себя настоящим молодцом, — слышался голос пятнадцатилетнего Эдмунда. — Я и не думал, что он так ловко увернется от удара молодого Невилла! Святой Боже, да до сих пор никто бы не сказал, что Нэд может так управляться с палицей! Вы видели, как он молотил по шлему Тома? Мне казалось, я умру со смеха, а шлем стал похож на лепешку — ни дать ни взять масленичный блин!

Джордж, который был на год младше Эдмунда, не мог молча выслушивать все эти дифирамбы в адрес Эдуарда и произнес, кривя рот:

— Это все потому, что Уорвик