и ступили на узкую тропинку и по краям нас обступила высокая изгородь. Мы мчались мимо этих кустов, как по «долине смертной тени», и скоро оказались в открытом поле. Затем снова пришлось миновать изгороди, и я все мечтал поскорее попасть на открытое место – так бы я видел, идет ли за мной кто-нибудь. Затем мы прошли пару калиток и, свернув влево, выбрались на гребень, который и оканчивался тем самым курганом.

Когда мы к нему подошли, Генри Лонг почувствовал, да и я тоже – правда, очень неясно, – что там кто-то есть и нас ждет, причем его присутствие ощущалось сильнее, чем того, кто следовал за нами. О том, в каком жутком состоянии пребывал Пакстон, я не в состоянии рассказать: он пыхтел, как раненый зверь, и мы оба боялись взглянуть ему в лицо. Мы и не подумали, что с ним будет, когда доберемся сюда: он был вроде так уверен, что все получится. И так и оказалось.

Если бы вы видели, как он бросился к этой норе и забрался в нее – через несколько минут из нее торчала лишь половина его тела. А мы стояли с пальто и с носовыми платками в руках и, должен признаться, пугливо оглядывались. Никого не было. Темные пихты за нами тянулись одной линией к горизонту; справа, примерно в полмили от нас, виднелись еще деревья и церковная башня; слева домики и ветряная мельница; впереди тихое спокойное море; а с поблескивающей дамбы, где стоял домик, раздавался еле слышный собачий лай. По морю тянулась лунная дорожка, над нами беспрестанно шептались пихты, и рядом чуть бормотало море. И в то же время создавалось сильное впечатление, что совсем близко находится враг – будто собака на цепи, которая вот-вот сорвется.

Пакстон высунулся из норы и протянул руку.

– Давайте ее сюда, – прошептал он, – только сначала разверните.

Мы сорвали с нее платки, и он забрал корону. Когда он схватил ее, на нее упал свет луны. Сами мы до нее даже не дотронулись, и думаю, что к лучшему. Еще через мгновение Пакстон выбрался наружу и стал закапывать дыру прямо руками, которые уже кровоточили. От нашей помощи он отказался. Заделать нору так, будто ее никто никогда и не рыл, потребовало много времени, и все же – каким образом, я понятия не имею – ему это удалось.

Наконец все было сделано, и мы отправились обратно.

Мы были уже примерно в двухстах ярдах от холма, когда Лонг вдруг сказал ему:

– Послушайте, вы забыли там свое пальто. Так не пойдет. Видите?

И действительно, оно там лежало – длинное темное пальто прямо у бывшего туннеля. Но Пакстон не остановился, лишь покачал головой и показал нам свое пальто, которое он держал в руке. И, когда мы догнали его, он произнес равнодушным голосом, будто ничего его больше не волновало:

– Это не мое пальто.

И правда, когда мы снова обернулись, эта темная штука пропала.

Вышли мы на дорогу и быстро понеслись по ней. В гостиницу мы вернулись около двенадцати и вошли внутрь, пытаясь улыбаться – и Лонг, и я, – со словами, как чудно прогуляться в столь прекрасный вечерок. Коридорный стоял на стреме и начал читать нам нотации, поэтому нам и пришлось это сказать. Перед тем как закрыть входную дверь, он кинул еще один взгляд по направлению к морю и поинтересовался:

– Полагаю, сэр, вы немного встретили народу?

– Нет, вообще-то ни души, – ответил я, и Пакстон как-то странно на меня посмотрел.

– Да, а мне показалось, что кто-то последовал за вами от дороги к станции, джентльмены, – заявил коридорный. – Но так как вы были втроем, он ничего вам не сделает.

Я промолчал – не знал, что и ответить, а Лонг весело произнес: «Спокойной ночи», и мы пошли наверх, пообещав, что через несколько минут выключим свет и ляжем спать.

Попав в номер, мы стали стараться изо всех сил приободрить Пакстона.

– Корона на месте, в целости и сохранности, – говорили мы. – Конечно, было бы лучше, если бы вы и не прикасались к ней (с чем он мрачно согласился), но ничего страшного с ней не произошло, и мы теперь никого туда не подпустим, если, конечно, найдется такой сумасшедший. И разве у вас не полегчало на душе?

– Признаюсь честно, – сообщил я, – что я стал думать так же, как и вы… ну, что за нами кто-то следует. Но ведь он был с нами не все время, верно?

Но все наши слова не помогали.

– Вам беспокоиться не о чем, – возвестил он, – мне же нет прощения. Я обязан заплатить за святотатство. Мне известно, что вы сейчас скажете. Церковь поможет. Да, но должно пострадать тело. Да, сейчас я не чувствую, что он ждет меня снаружи. Но… – И замолчал.

Затем он стал нас благодарить, и мы его туг же отправили к себе. Естественно, мы сказали ему, что на следующий день он может побыть у нас в номере и что будем очень рады, если он присоединится к нам. Кстати, играет ли он в гольф? Да, играет, но завтра ему что-то не хочется в него играть. Тогда мы посоветовали ему встать утром поздно и, пока мы будем играть, посидеть у нас в комнате, а попозже все вместе пойдем погулять. Он с покорностью и piano[29] выслушал нас, согласный на все наши предложения, но думал он совсем о другом, чего никак нельзя было предотвратить или смягчить.

Вы, наверное, удивляетесь, почему мы не настояли на том, чтобы препроводить его до дому и сдать на руки каким-нибудь братьям или другим родственникам. Дело было в том, что у него никого не было. В городе у него имелась квартира, но недавно он решил переехать на время в Швецию, поэтому сдал квартиру и отправил в Скандинавию свои пожитки – через две-три недели он собирался уехать. Во всяком случае, мы ничего не могли придумать лучше, чем лечь спать – или поспать хотя бы немного, как то произошло со мной, – и утром посмотреть, что будет.

В то прекрасное апрельское утро и Лонг, и я чувствовали себя совсем не так, как хотелось бы; Пакстон тоже выглядел иначе, когда мы встретились с ним за завтраком.

– Первая мало-мальски спокойная ночь, – заметил он.

Но он собирался делать то, что мы ему предложили: оставаться в комнате почти все утро и выйти на воздух с нами попозже. Мы двинулись на поле для гольфа, где встретили других, и проиграли с ними все утро – ленч там обычно подают рано, поэтому