– Как видно, плохо учили.

Он резко отвернулся от Кадена, жестом приказал стражам снова отвести Киля в тень и обратился к Тристе:

– Тебе же хуже. Я думал попробовать на тебе кое-что новенькое, но, похоже, придется вернуться к прежним средствам.

По взмаху его руки еще один стражник выступил из тени и с ухмылкой протянул деревянный ящик, зловеще лязгнувший, когда Матол поставил его на грубый стол рядом с пленницей. Откинув крышку, Матол помедлил, переводя взгляд с Тристе на орудия внутри и обратно.

– Есть пожелания? – подняв бровь, спросил он. – Можешь выбрать любую часть тела, а я подберу инструмент.

Тристе замотала головой.

– Нет, – простонала она. – Пожалуйста, не надо.

– Нет? – Матол поджал губы. – Хочешь выбрать инструмент, а тело предоставить мне? Можно и так, но я бы не советовал. Лучше бы ты выбрала часть тела.

– Каден, – выдохнула Тристе, извернувшись в кресле и так натянув узы, что под браслетами выступила густая темная кровь, потекла по коже.

– Да, – дружелюбно согласился Матол. – Это Каден. Хотя тебе будет не так легко его узнать, когда мы поработаем с твоими глазами.

– Нужно это прекратить! – обратился Каден к Тану.

Монах покачал головой:

– Матол делает что должно. Эта девушка не то, чем кажется.

– Не важно, что мне кажется…

Вопль Матола оборвал его речь:

– Еще одно драное СЛОВО, и я прикую тебя к стене и подпалю твой вислый сучок просто ЗАБАВЫ ради! Понял?

– Нет. – Каден заставил себя расправить плечи, встретить взгляд ишшин. – Не понял. Я не понимаю ни вашей ослепляющей мании, ни ваших методов, которые не работают.

– Каден, тебя сюда не судить звали, – предостерег Тан.

– А зачем же? – покачал головой Каден.

– Затем, чтобы сказать нам что-нибудь, на хрен, дельное! – У Матола от крика вздулась шея. – А ты ничего дельного НЕ СКАЗАЛ!

– Я сказал вам, что вижу, но вы не услышали.

Казалось, Матол сейчас схватит его за горло, швырнет наземь и выжмет из него жизнь. Но оскал ишшин скрылся с настораживающей внезапностью. Расслабились жилы на руках и на шее. Теперь Матол сверкнул широкой зубастой улыбкой. Такая перемена пугала едва ли не больше ярости. Как будто нечто, живущее в этом человеке, сорвалось с цепи; как будто дверь конюшни распахнуло бурей, она повисла на одной ржавой петле и болтается: открывается и захлопывается снова и снова.

– Ты мог бы посодействовать, – предложил наконец Матол, указав в сторону Кадена длинным изогнутым клинком.

Затем, хмуро оглядев лезвие, ишшин, казалось, передумал:

– Нет, что это я, забудь. Ты только все испоганишь. Отмахнешь ей всю ногу или грудь, еще кровью истечет.

– Наблюдай, – шепнул Кадену Тан. – Если надо, войди в ваниате.

Каден попытался отслеживать пульс для входа в транс, но живот крутило, и он всерьез опасался обморока. Матол поигрывал то одним, то другим инструментом, перебирал клинки, крюки, тисочки, потом побросал все обратно в ящик и снял со стены фонарь.

– Огонек, – ухмыльнулся он. – Бывает, я, увлекшись инструментами, забываю про огонек.

Он привычным движением снял стеклянный колпак, и обнаженное пламя, шипящее и коптящее от нечистого масла, лизнуло воздух. Тристе, круглыми глазами глядя на него, застонала.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – Я вам все сказала.

– Не все, – ответил Матол, пробуя пламя пальцем и морщась от ожога.

– Чего ты хочешь?

– Хочу знать, где ты выучилась читать на языке кшештрим.

Тристе устремила на него отчаянный, загнанный взгляд.

– В храме, – выдавила она. – Там меня учили всему – всему, кроме высших тайн. Все лейны учат языки, иногда больше десятка.

От ужаса слова посыпались из нее как горох:

– Люди приезжают со всей Эридрои, из Вашша, со всего света…

Матол покачал головой:

– Раньше ты говорила, что не знаешь, где этому научилась.

– Я забыла! Так много уроков… музыки, танца, языков. Меня немножко учили. Теперь я вспомнила – несколько слов, когда была еще маленькой.

Заговорив, она снова забилась в цепях.

«Наблюдай, – приказал себе Каден. – Просто наблюдай».

Он вызвал искусство «гравированного ума», запечатлел сама-ан разворачивающейся перед ним сцены, как щитом прикрываясь выучкой.

– Ты хочешь сказать, что шлюхи Сьены научили тебя «нескольким словам» языка кшештрим на случай… На какой случай? На случай, если существа, которых весь мир считает вымершими, заглянут к вам перепихнуться?

Он безрадостно захохотал, высмеивая такую нелепость.

– Мандерсин, – приказал он, отсмеявшись, – возьми фонарь, а я подержу даме ручку.

Ишшинский стражник, ухмыляясь во весь рот, шагнул к нему. Матол едва ли не ласково взял запястье Тристе в свою большую, изуродованную шрамами руку и подтянул кисть девушки к пламени. Когда огонь лизнул кожу, та тихо взвыла, забила пальцами, как бьет ногами терзаемое болью животное.

– Пожалуйста… – простонала она, корчась от боли и перебирая ногами, словно в надежде убежать от пытки. – Пожалуйста!

Голос ее возвысился до страшного пронзительного визга.

«Наблюдай», – приказал себе Каден, прижимая руки к бокам.

Он ничего не мог сделать, да к тому же помнил, как обжигался хуже этого, работая на ашк-ланской кухне. Это, конечно, только начало…

Матол наконец выпустил руку девушки. Два ее пальца покраснели и пошли пузырями. Такие ожоги заживают, если ночь продержать руку в ведре со льдом и неделю – в повязках. Тристе попыталась прижать руку к груди, но цепи не пустили. Глаз она не закрывала, но видела сейчас только нависший над ней ужас пытки.

– По-моему, она по-настоящему испугана, – шепнул Каден Тану. – Это не притворство.

Он удивился, заметив, что монах серьезно обдумал его слова, прежде чем покачать головой.

– Наблюдай, – велел он.

– Как ты прошла кента? – спросил Матол, рассеянно водя над пламенем своей ладонью – быстро, чтобы не обжечься.

– Не знаю, – выдохнула Тристе. – Я никогда не видела кента.

В том, как она произнесла это слово, была некая странность, и Каден сделал зарубку в памяти – обдумать позже.

– Я просто… упала и очутилась на другой стороне.

– Видали? – обратился Матол к двум другим ишшин. – Девушка ни в чем не виновата. Она просто упала.

Тот, которого он назвал Мандерсином, захихикал:

– Может, нам ее отпустить?