Шрифт:
Закладка:
Глава 21
А Бабский-то где?
Утром я проснулся поздно — часы показывали 9:12. Странно, что Елена Викторовна не позаботилась разбудить меня к завтраку. А есть мне страшно хотелось, ведь вчера мой молодой организм вместо ужина получил изрядную долю стресса. Да, я про императора. Филофея Алексеевича, который так не вовремя ворвался в покои Глории, и рылся в шкафах ее спальни, едва не наступив на меня, пока я прятался за кроватью.
Потянувшись, перевернувшись на бок, я взял эйхос. Экран ожил от касания боковой пластины и обнаружил два новых сообщения: от Глории и Оли Ковалевской. Я медлил, чтобы нажать кнопку и услышать голос своей возлюбленной княгини. Перед мысленным взором предстало ее лицо, которое я любил с первого класса школы второго круга — утверждая это я говорю не совсем об Астерии. Затем шевельнул указательным пальцем и услышал ее голос.
Ольга была в отличном настроении, рассказала мне о первом дне на крымском побережье, о планах на предстоящую неделю, немного шутила, рассуждала о новой системе наведения ракет. Ясно, даже на отдыхе ее пытливый ум работал в важном для нашего Отечества направлении. В ответ я сказал моей милой княгине, что люблю ее и очень бы хотел оказаться сейчас рядом, но… Намекнул, что скорее всего сегодня вечером буду уже на пути к берегам Коварного Альбиона и вряд ли в ближайшие дни мы сможем пообщаться даже через эйхосы.
Глория… Речь ее сегодня оказалась простой, сдержанной, будто между нами вчера ничего не произошло, и не было ее ночного сообщения — того самого короткого и полного эмоций.
«Елецкий, в ближайшие дни меня в Багряном не будет. Должна вернуться в понедельник. Не забудь ко мне зайти сразу, как я вернусь» — и голос императрицы показался мне даже прохладным. Это, конечно, задело прежнего Елецкого — он всегда ведется на недостаточное внимание к собственной персоне. Этаких холодок, после тепла для его нежных чувств кажется нестерпимым контрастом температур. Несчастный, как он страдал в прежние времена из-за Ольги Ковалевской! Обращаясь к его памяти, не могу сказать, что Ольга Борисовна играла им. Нет, просто она не задумывалась, что доставляет ему много душевной боли своим невниманием и капризами. Но поскольку я принял вынужденное решение, и эмоции Саши прикрутил почти до нуля, то сейчас мне оставалось улыбнуться услышанному и сказать:
«Да, дорогая. Знаю — ты в Крым. Приятного отдыха. А у меня в эти дни будет очень много дел. Тоже готовлюсь к поездке, но отнюдь не на отдых», — сказав это я подумал: как странно получается и Ольга, и Глория в Крыму в одно и то же время. Разумеется, это не значило вообще нечего — просто так легли карты судьбы.
На миг мысли вернулись к Ленской. Было искушение прослушать еще раз вчерашнее сообщение, в котором виконтесса все пыталась мне объяснить, что она пока не может сказать Денису Филофеевичу о наших отношениях. Впрочем, каких отношениях? Они как-то незаметно стали растворяться, по крайней мере в моем сознании. Упрямство Светланы играло против нее самой. Я, отодвинув в сторону восприятие прежнего Елецкого, относился к ней с прежним теплом, но в этом чувстве не было той трепетной любви, не было ни капли страха ее потерять, которым болел Александр Петрович. В последнем сообщении актриса все пыталась мне второй или уже третий раз объяснить, что с ее стороны к цесаревичу может быть лишь легкий флирт, который ей обязательно нужен, мол, без него ей трудно жить и он будет полезен в ее предстоящей театральной карьере. Ну, раз нужен, раз флирт так полезен, то вперед — флиртуй. Только потом не удивляйся, что меня в твоей жизни становится все меньше.
Я не стал ей говорить этого в ответ: не маленькая девочка — сама должна понимать. Было искушение спросить ее насчет сына графа Баринова, с которым я ее встретил вчера, находясь в облике Филофея. Но не стал портить Светлане нервы этой подковыркой. Может быть задам вопрос о Баринове-младшем, но как-нибудь позже, уже после Британии.
Откинув покрывало, я встал, сунул ноги в тапки и направился к сейфу. Идти на завтрак решил с папкой императорского конфидента графа Варшавского. Судя по времени, мама вряд ли будет в столовой, и я, в ожидании завтрака, потрачу время с пользой, изучая важные материалы по предстоящей операции. Материалов там имелось не много — я успел их пролистать перед сном, но день мой обещал быть загруженным, и следовало рационально использовать каждую минуту. Ведь уже к вечеру я планировал вылет. Да, это слишком поспешно. Знаю, что столь серьезные операции не проводятся вот так, стихийно, по щелчку пальцев. Если по уму, то группу надо готовить, отрабатывать детали операции, плотно заниматься с каждым участником, проводить боевое слаживание, продумывать запасные планы по реализации наших целей. В этих вопросах я имею достаточный опыт — уж как-то накопился за прошлые жизни. Но, все сказанное выше — не мои методы. Во-первых, я — Астерий, и мой любимый метод — это импровизация, которая — штука стихийная. И самая эффективная импровизация это, что делается без особых расчетов, на кураже. Только это не значит, что я как идиот сразу бросаюсь в бой. Я умею взвешивать, думать и разыгрывать карты так, что получаю нужный результат, но при этом не трачу много времени на подготовку. А во-вторых, у нас действительно не было времени на все эти глупости, написанные людьми в погонах.
Примерно минут через двадцать я сидел в столовой, поедал великолепный ростбиф и жирными пальцами листал материалы, предоставленные мне Варшавским. Да, с моей стороны неаккуратно, не по-графски, но все равно эти бумаги вряд ли кто увидит кроме меня. Когда Надежда Дмитриевна подала кофе, я набрал номер Бондаревой и сказал в эйхос:
«Доброго дня, Наташ. В ближайшие два часа не отлучайся из номера — я подъеду. И просьба, господин Бабский, пусть тоже меня дожидается».
Я намеренно не стал употреблять звания — они сейчас неполезны. Тем более
