– Если спасёте, гха-ха. Ну да, ведь его ещё и спасти надо, – покойник рассмеялся, причмокивая влажными губами, с которых сползали тоненькие и гладкие лоскутки кожи. – Попытайтесь, молодёжь. Всегда нужно пытаться. А когда вы проиграете и крикса вытянет из вас жизни, то я поставлю нашу с ней любимую пластинку, и мы станцуем красивый и медленный вальс на веранде этого большого дома. Доски будут тихо поскрипывать под нашим весом, и это будет единственный звук, нарушающий истинную мелодию вечной любви двух людей.

– Только вы не люди уже давно, – поправила его Юлия.

Покойник запнулся.

– Это мы ещё посмотрим, – пробормотал он едва слышно.

– Жрать охота, – внезапно сказал Добрыня. – Поищу в столовой, наверняка что-нибудь там ещё осталось, хоть небольшой хлеба кусок. Галка-палка, пошли, поможешь мне.

– Я не голодна.

– Пойдём, я без твоей помощи не дотянусь до этих… стеллажей самых верхних.

Добрыня запрыгал через одну ступеньку на крыльцо. Галка пошла следом за ним. Поднимающееся солнце начало здорово припекать, а вот внутри дома, в столовой части, было прохладнее из-за тени. Пахло как будто манной кашей, яичницей и специями одновременно. В серебристом воздухе висела густая пыль.

– Я чего тебе скажу, – зашипел Добрыня вдруг тихо, едва они зашли внутрь. – Пластинка! Он искал пластинку какую-то, с нужной ему мелодией. Понимаешь?

– Нет, – призналась Галка. – У меня из-за долгого недосыпа каша в голове. Манная.

– Старику это важно. Помнишь, он пластинки тогда разбивал? Искал, но забыл, какую именно он ищет. И сейчас сказал, что он будет танцевать вальс вместе с криксой! Нам нужно найти ту самую пластинку. Это будет настоящий шантаж. Мы его вмиг расколем, как в шпионских фильмах!

– Всё равно не понимаю.

– У него ностальгия по прошлой жизни, по своей любви. Он же ради этого и живет. Ну, как живет… В общем, пластинка – это наш основной рычаг. Надавим на него и узнаем, где сейчас крикса и как её одолеть.

– Я и так прочитала немного. Там ритуал.

– А мы из первых уст об этом узнаем, улавливаешь? Достоверную на сто процентов информацию!

Добрыня быстро направился к музейному уголку. Долго возился, что-то там разыскивая, и вернулся с пачкой пластинок.

– Вот, одна из них.

– И что ты мне предлагаешь?

– Шантаж же, говорю. Никогда не занималась, что ли, шантажом?

Галке в голову не приходило кого-то вообще шантажировать. Ну, разве что как-то она сказала родителям, что если они не купят ей телефон с нормальной камерой, то она больше никогда не выйдет из дома. Ещё, бывало, с подружками заводила разговор, что снимет их в настоящем кино в будущем, если они дадут ей списать. Пару раз, не больше. А ещё как-то… впрочем, это уже не важно.

– Главное, чтобы сработало, – сказала Галка.

– Готов поспорить, что мы его уделаем за пять минут.

Жара подступила ещё больше. Галка вышла на веранду и села на ступеньки, наблюдая за Добрыней. Тот важно спустился к покойнику, положил неподалеку стопку пластинок. Марк, быстро сообразив, хихикнул.

Покойник исходил густым вонючим потом, будто поры были забиты илистой тиной. Зеленоватая сукровица ползла по лицу, по шее, впитывалась в сухую землю.

– Ну как, говорить будем? – спросил Добрыня, подражая какому-то персонажу из фильмов. Правда, Галка не поняла, какому именно.

– Что ты хочешь сделать, пацан? – спросил покойник, облизывая губы. На солнце ему было тяжело.

– Известно что. Буду ломать по одной пластинке в минуту. Вот так. – Добрыня вытряхнул пластинку из конверта, на котором был изображён певец с сединой на висках и в старомодном костюме, и швырнул её, будто обычное фрисби, в сторону поля.

Пластинка была не фрисби, конечно же, поэтому она пролетела, немного вихляя, всего несколько метров и спикировала в траву.

Покойник издал странный и булькающий звук, будто он собирал носом влагу. Так собираются сморкаться обычно.

– Время пошло, – сказал ему Добрыня, доставая следующий конверт.

«Веселые мелодии 1951».

Лицо Юлии вытянулось от удивления. До неё теперь тоже дошёл смысл происходящего.

– А ты молодец.

– Это все соображалка, от родителей, – сказал Добрыня.

– Весь в меня, – добавил Марк.

Стало тихо. Все смотрели на покойника. Галка подумала, что пота – того самого, густого и болотистого, стало поменьше. Кожа у него натянулась и блестела, словно плотно намазанная кремом от загара.

– Минута, – холодно сказал Добрыня, вытряхнул пластинку и запустил по высокой траектории.

Она лишь блеснула на солнце, упала и разбилась. Никаких тебе весёлых мелодий.

Покойник молчал. Вообще из-за этого всеобщего молчания всем стало понятно, насколько вокруг тихо. Люди вообще постоянно издают много звуков, на редкость много, если быть честным, а без людей природа сразу же замирает, ей не нужен посторонний шум. Тишина поднималась вверх над землёй, как туман, высоко, до голубого безоблачного неба. Сюда даже птицы не могли добраться, кажется.

– Минута прошла.

Третья пластинка была вытряхнута из старого конверта и отправлена в прощальный полет.

Покойник нервно облизывал губы. Слишком часто как-то. И потеть он совсем перестал. Жаркое солнце высушило его, выжало, стёрло страшные и мертвецкие очертания, превратив обратно в обычного девяностолетнего старика.

Но это мог быть и обман. Подменный. Бдительность усыплял.

– Не надо, пожалуйста, – пробормотал тихо старик. Его взгляд был прикован к пластинке, которую Добрыня достал следующей из стопки.

Конверт был пепельного цвета, без фотографий или рисунков. Добрыня повертел его в руках и прочитал небольшую надпись в углу:

– Вальс. Двое под луной. Тысяча девятьсот пятьдесят третий.

Старик открыл рот, словно через силу, с влажным и немного чавкающим звуком. Облизал потрескавшиеся губы. От старика теперь исходил жар, как от печки, это чувствовалось даже на расстоянии.

– Вытащите меня из подменного сна, – попросил он вдруг. Слова угольками вылетели из печки его рта. Голос изменился. Точно.

Очередной обман? Козлятушки, ребятушки и что-то в таком роде? Никто не пошевелился. Добрыня переводил взгляд с пластинки на старика, а потом все же спросил:

– Вам важна эта вещь? А что в ней такого?

– Я хочу обратно, – внезапно старик расплакался. Крупные слезы потекли по щекам, выискивая на них тропинки морщин.

– Куда?

– Под воду. В темноту и тишину. Все, отмучился. Хватит! Я просил её, чтобы она перестала! А она лезла и лезла, прямо ко мне в голову, открыла все эти воспоминания!

– Забралась к вам? – спросила Галка.

Старик часто-часто закивал. Вокруг его головы кружились комары, жирные, дневные какие-то комары. Чувствовали, видать, перед собой утопленника.

– Жил себе спокойно, – сказал он, дрожа челюстью. – Потом хлоп, приступ. Правнук подсуетился и привез из больницы сразу сюда, себе под бок, на лето.