голову, хотела вырвать руку, но, видимо, узнала Гурова, и напряжение в ее взгляде и в руке тут же спало.

— Спасибо вам, — болезненно улыбнулась она. — Задумалась вот и чуть ногу не подвернула. Ой, а может, и подвернула, что-то больно наступать.

— Давайте присядем, — кивнул Лев на лавку, продолжая держать ее под руку. — Передохните, покрутите ступней. Может, я вам «Скорую помощь» вызову?

— Нет-нет, — улыбнулась Оксана Сергеевна. — Кажется, ничего страшного, я могу двигать ступней и… наступать… только чуть-чуть больно. А вот каблуку, кажется, конец!

— В наше время все чинится! — обнадежил Лев. — Уверяю вас. Если бы вы знали, сколько обуви своей жены я перетаскал в мастерскую из-за таких вот поломок после гастролей. Да и при моей неспокойной службе тоже часто приходится ремонтировать ботинки. Современные мастера творят чудеса. Да и 21-й век все-таки, технологии.

— Гастроли? — Кириллова с интересом посмотрела на него. — Она у вас поет?

— Она у меня театральная актриса, — ответил Гуров и протянул женщине руку: — Давайте помогу вам добраться до квартиры. И еще, Оксана Сергеевна, я ведь шел к вам, чтобы поговорить. Не откажете?

— Ну-у… — протянула Кириллова. — Вы же на службе, если надо, конечно. Петр Николаевич Орлов — старый друг нашей семьи. Я верю вам так же, как и Петру.

Опираясь на руку Гурова, она, прихрамывая, дошла до квартиры, открыла ключом дверь и зажгла в прихожей свет. Лев помог ей опуститься на пуфик возле зеркала и деликатно отвел глаза, пока Оксана Сергеевна переобувалась в домашние тапочки. Поднялась она сама, посмотрела на туфли, потом махнула рукой и пошла на кухню.

— Может, кофе, Лев Иванович? Вы не против, если мы поговорим на кухне? Не совсем тактично с моей стороны, но мне так спокойнее. Для многих женщин кухня своего рода убежище от земных невзгод, от опасностей и одиночества.

— Буду только рад, если вам так спокойнее, — отозвался Гуров. — У вас очень уютная кухня. Тут и правда, спокойно и душевно.

Пока Кириллова доливала воды в кофемашину, досыпала зерен, он пространно рассказывал о последних новостях в полиции. Что изменилось, что еще только меняется, каких изменений хотелось бы ему, умудренному опытом полковнику, который начинал свою непростую службу еще в советской милиции. Наконец по кухне стал распространяться аромат хорошего кофе, и Лев, замолчав, повел носом — уж в чем в чем, а во вкусах и кофейных ароматах он разбирался хорошо.

— У вас удивительный кофе!

— А-а, — улыбнулась Кириллова. — Почувствовали? Это вас характеризует с положительной стороны. Это не магазинный кофе. Иногда я балую себя и покупаю не просто обжаренные зерна, а прожаренные горячим воздухом. Есть такая технология. Это очень дорого, но оно того стоит. Во время такой воздушной прожарки зерно не перекаливается, внутри сохраняются не только все его компоненты, но и аромат. Вы не представляете, но такое зерно после прожарки около недели сохраняет свой аромат и даже меняет его день ото дня.

— Да, я слышал, правда, не удавалось до сих пор попробовать. Буду признателен, если вы, наконец, дадите мне возможность приобщиться к этому эстетическому блаженству.

Оксана Сергеевна улыбалась. Пусть грустно и как-то вяло, но улыбалась, ей явно хотелось разговаривать, она рада, что сейчас не одна, что у нее гость. Хороший человек, за которого мог поручиться старый друг Орлов. «А ведь ей очень тяжело оставаться одной, — подумал Гуров. — И она сама себе ищет приятности в виде вот этого кофе, приносит работу домой, хотя наверняка может все успевать делать на работе. А по вечерам включает свет во всех комнатах. Не так одиноко, когда всюду горит свет. Так что же с ее дочерью?»

— Вы меня простите, Оксана Сергеевна, — оторвавшись от своих мыслей, произнес Лев, помешивая ложечкой в чашке. — Я просто полицейский, я делаю свою работу. Понимаю, что вам это неприятно и тяжко, но мне надо с вами поговорить.

— Да-да, — поспешно закивала женщина, и Гурову показалось, что она сейчас немедленно заплачет. Но Кириллова сдержалась, лишь глубоко вдохнула, задержав воздух в груди.

— Скажите, у вас ведь есть дочь? — решился Лев задать вопрос, ради которого и пришел сюда, ради которого и разыгрывал весь этот спектакль.

Нет, конечно, это была не игра в полном смысле слова, он действительно чувствовал к Оксане Сергеевне симпатию, соболезновал ей, относился к ней с крайним уважением, но разыгрывать пришлось сцену почти случайной встречи и свое вежливое участие. Неприятно, но что делать, ведь Кириллова могла просто попросить его оставить ее в покое. И тогда — только вызов повесткой, и, в результате неполучившийся откровенный разговор. Или снова звонить, встречаться, уговаривать, но тогда разговора не получится вообще никакого.

Услышав про дочь, Кириллова все же не сдержалась. Она отвернулась, но Лев догадался, что по щекам женщины потекли слезы. Оторвав небольшой кусок от бумажного полотенца, Оксана Сергеевна промокнула нос и только потом ответила:

— Да, у нас есть дочь Марина. Только почему она попала в перечень ваших вопросов? Она никакого отношения ни к чему такому не имеет. Просто… девушка.

Пауза между словами «просто» и «девушка» не прошла мимо внимания Гурова. И он решил ухватиться за эту невольную подсказку, за эту ниточку. Тема явно неприятная для Кирилловой, но ничего не поделаешь.

— Думается мне, не просто девушка, ваша дочь — это ваша печаль. Почему Марина не живет с вами?

— Это важно? Для чего? — устало спросила она.

— Знаете, наша профессия настолько сложна для непосвященных людей, что порой очень трудно объяснить все умозаключения и логические ходы. Раскрытие преступления — дело весьма специфическое, порой и не предугадаешь, какие детали могут вывести тебя на правильную дорогу, подсказать ответ на главный вопрос. Порой кажется, что подсказка незначительна и не имеет отношения к делу, а на деле выходит, что это и есть ключик, кончик нитки, за который разматываешь весь клубок. Порой очень запутанный.

— Убедительно, только не совсем понятно, — пожала плечами Кириллова. — Хотя я и не претендую на глубокое понимание вашей работы. Петр Николаевич сказал, что вам можно верить, вот я и буду верить.

— Почему у вас не сложились отношения с дочерью? — снова стал спрашивать Гуров. — Они ведь не всегда были такими?

— Почему? — Кириллова как-то обреченно вздохнула. — По моей дурости, больше причин нет. Моя вина, с этого все и началось, все наши беды. Мне кажется, что умереть надо было мне, и тогда бы все было у всех хорошо.

Она вдруг разрыдалась с такой силой, что Гуров оторопел от неожиданности. Переход от унылой усталости к таким бурным эмоциям произошел очень быстро. Наверное, ей